Невыдуманные истории
Шрифт:
Из того, что разрешалось, можно было соорудить этакую «хижину дяди Тома» — жалкую лачугу, покрытую толем или рубероидом и насквозь продуваемую ветром. Туда можно было наезжать, чтобы два выходных поработать на участке, жить там, провести с маленькими детьми отпуск было невозможно. От грибного дождя, конечно, укроешься, но, скажем, в весенние или осенние заморозки можно запросто схватить воспаление легких. Да и лето, случается, выпадет такое, что без отопления все заплесневеет от сырости.
Устав садово-огородного товарищества и бесчисленные инструкции к нему можно было определить одним зубодробительным словом: «ни-з-з-з-зя!». Люди отреагировали на них соответственно: наплевали и забыли. Каждый стал строить на свой
Живописнейшие окрестности Минска заполнили десятки тысяч убогих, более похожих на сараюшки для мелкой живности, чем на дома, строений. Говорят, что когда Машеров обозревал их из вертолета, то зеленел от ярости: ну и шанхай развели! Правда, решить вопрос кардинально: дать людям участки побольше и разрешить построить нормальные дома вместо трущобных халуп, — ему это и в голову не приходило. Страшно боялся, что строить будут из ворованного материала, поскольку никакого другого не было и в помине, что затем начнут сдавать дачи внаем, а это — нетрудовые доходы. Нетрудовые же доходы ведут... Сами знаете, куда они ведут.
Именно при П. М. Машерове на дачников было самое сильное гонение — словно и впрямь нарождался чуждый социализму класс. Людей, получивших землю в законном порядке, не запятнавших себя воровством, построивших свои хатки за свои кровные, без всяких нарушений, вызывали в райкомы и требовали: «Дача или партбилет!» Особенно худо было всяким маленьким начальничкам. Они открещивались от этих дач, как черт от ладана, оформляли их на дальних родственников, на детей — ничего не помогало: райкомы бдили! Часто это заканчивалось настоящими трагедиями. Мой добрый знакомый, Андрей Михайлович, возглавлявший отдел на заводе Ленина, отставной полковник, прошедший всю войну от звонка до звонка, несколько раз тяжело раненый и контуженый, милый и добрый человек положил свой партбилет на стол секретаря райкома — не хватило сил и мужества расстаться с домиком, построенным собственными руками, где мечтал на природе дожить свою старость, с молодым цветущим садом, а главное, так и не понял, зачем он должен это делать, кому этот домик и сад мешают? Потрясенный жестокой несправедливостью, он вернулся домой и умер от инфаркта — не выдержало обиды сердце. Между прочим, в партию Андрей Михайлович вступил на фронте, под Москвой, в сорок первом, когда трусы и шкурники не вступали.
Не потому ли, часто думал я потом, столь стремительно и без всяких общественных потрясений развалилась эта партия, что в свою пору слишком легко избавлялась от таких людей, как Андрей Михайлович?
Так вот, к концу шестидесятых, несмотря на все препоны, чинимые бюрократами всех мастей и оттенков, садовые участки получили десятки тысяч семей. На молодечненском направлении они протянулись широкой полосой от Крыжовки и Зеленого — традиционных мест отдыха минчан, аж до Молодечно и от Ляхович и Хатежино едва ни до Ракова. Дачные поселки выросли и вдоль всех других магистралей, ведущих в Минск и из Минска.
Те, кто затевал такое воистину огромное дело, не могли не понимать, что под него надо создавать своеобразную индустрию. Современного человека мало наделить клочком земли. Ему нужно этот клочок вместе с другими оградить забором, чтобы посеянное и посаженное не вытоптали коровы и козы,
Происходи это сегодня, только на обслуживании главнейших нужд дачников сотни частных фирм и фирмочек нажили бы миллионы и миллиарды. Но это происходило вчера, когда никаких частников и в помине не было. И не было магазинов, в которых продавали бы за наличные всю эту необходимую людям массу вещей. Все они именовались строго фондируемым материалом, который не продавался, а распределялся по предприятиям, порой совершенно им не нужный или лишний. Но продать такие излишки частному лицу — за это могли посадить с конфискацией имущества, как за хищение государственной собственности. И сажали. А на кой черт без всего без этого четыре сотки? Все-таки двадцатый век на дворе, с лучиной и без воды, без холодильника и телевизора как прожить?
Раздав землю и не создав никакой инфраструктуры для ее обустройства, государство само толкало тысячи и тысячи абсолютно честных и порядочных людей, которые никогда на чужую копейку не покусились, к воровству. Иначе и не могло быть, когда вокруг ничего нету — и одновременно все есть. Только плати наличными, не требуй никаких оправдательных документов и держи язык за зубами.
Пошло, поехало...
И началась эпоха вселенского воровства. Деньги у правления садового товарищества были, дали их целевые взносы. На первый случай собрали по сто рублей с участка, а поскольку для проведения общих работ мы объединились с соседями, таких участков набралось более семисот. Свыше семидесяти тысяч наличными — весной 1968 г. —даже не деньги, а деньжищи.
Прежде всего следовало соорудить высоковольтную линию с понижающей подстанцией и пробурить скважину — дать людям свет и воду. Организация, бурившая скважины в колхозах, иметь с нами дело отказалась. Мы не числились в ее планах, на нас не было выделено никаких фондов, кому нужна лишняя докука. Недели две протомившись в приемной несговорчивого начальника, мы познакомились с мастером Женей, бригадиром буровиков. «Я вашу беду руками разведу, — засмеялся он, выслушав нас. — Пошли в «стекляшку», потолкуем.»
За бутылкой в соседнем кафе, просмотрев геодезические материалы, которыми мы к той поре располагали, — купили кальки за пару бутылок карту у геодезистов, мы быстро договорились, что за шесть тысяч наличными Женя пробурит нам скважину глубиной в 60-70 метров, до мощного водоносного слоя, опробует ее и сдаст пригодной к эксплуатации ровно через месяц. Оборудование для работы — забота его, нам лишь остается завезти обсадные трубы.
Добыть трубы большого диаметра казалось задачей непосильной. Как раз в это время случился какой-то международный скандал, и ФРГ ввело эмбарго на поставку таких труб в Союз, а свои были на вес золота, без них задыхались нефтяники. Легче было достать семьдесят автомобилей «Жигули», чем семьдесят метров обсадных труб. Но наличные были ключиком, который открывал любые замки. Оказалось, что на одном из предприятий уже несколько лет валяются такие трубы, и нужны они ему, как зайцу стоп-сигнал. Через несколько дней, за приличную мзду, которая, впрочем, не превышала официальной стоимости труб, иначе говоря, была вполне божеской, нам их вывезли со строго охраняемой территории завода на тракторе, аккуратно завалив сверху строительным мусором.