Невыдуманные рассказы о невероятном
Шрифт:
Никто не может утверждать, что причиной тромбозов было одно единственное переливание крови, во время которого не произвели перекрестной пробы. Никто из врачей, понимающих, что значит в экстремальных обстоятельствах потеря нескольких минут для этой пробы, не может обвинить нас в халатности. Надо же такое – уникальный антиген!..
Только кто-то из моих врачей мог быть источником информации, доставшейся, естественно, не пациенту, а такому же подлому адвокату, как и сам информатор. У меня серьезное подозрение, что этот врач инспирировал все дело, чтобы получить свою
– Вы считаете, что чувство благодарности перевешивало желание урвать солидный куш? – спросила молодая гостья, слегка подавшись вперед.
– Нет. Что такое благодарность пациентов, я успел изучить за долгие годы врачевания. Просто мой пациент знает не более десятка английских слов. Он не то русский не то украинец, женившийся, вероятно фиктивно, на еврейке, которая приехала с ним сюда не более полугода до того, как он попал в мое отделение. Они расстались, едва ступив на американскую землю.
Доктор Левин как-то странно посмотрел на коллегу
– Русский или украинец? У меня тоже был пациент с этим самым уникальным антигеном. Вы не помните его фамилии?
– Очень трудно произносимая. Даже русскоговорящие считают ее такой же редкой и необычной, как имеющийся у него антиген. Минога… Нинога…
– Нэмыйнога?
– Точно! Именно так она звучит! – с удивлением произнес доктор Барнет
– Это тот подонок в берете? – спросила жена доктора Левина.
Он кивнул утвердительно. Все с интересом посмотрели на него, ожидая объяснения. Шутка ли? За одним столом неожиданно встретились два врача, которые, живя на диаметрально противоположных концах земного шара, лечили одного и того же пациента, да еще обладающего каким-то уникальным антигеном.
– Мы уже жили мечтой об Израиле, – начал свой рассказ доктор Левин. – Я перестал оперировать и принимал только амбулаторных больных. Однажды, когда я осматривал очередного пациента, в кабинет ворвался этот самый Нэмыйнога. Я помнил его еще по стационару, где его оперировали после производственной травмы. Именно там у него был обнаружен этот антиген. Естественно, и мой пациент и я выразили недовольство по поводу вторжения постороннего человека. Должен заметить, что в ту пору, уже твердо решив уехать в Израиль, то есть, будучи еще больше уязвимым для режима, я старался быть тихим и незаметным и всячески усмирял свой нрав.
Очень спокойно я попросил выйти из кабинета. Он стал кричать, что инвалид Отечественной войны имеет право быть принятым без очереди. Я согласился с ним, но объяснил, что сперва должен закончить прием больного, которого я уже осматриваю.
Нэмыйнога разошелся и не желал слышать никаких объяснений. Он осыпал меня оскорблениями. Но я не реагировал на них. Лишь до того момента, когда он закричал: "Мы воевали, а вы где отсиживались в это время?
Подлая антисемитская фраза всегда заводила меня. Уже другим тоном я потребовал у него немедленно убраться.
В этот момент мой взгляд случайно упал на амбулаторную историю болезни, лежавшую на столе наверху стопки. Это бьша история болезни Нэмыйноги. Над его фамилией красным карандашом было жирно написано "Инвалид труда".
Тут я просто потерял контроль над собой. Эта мразь, не имеющая ничего общего с военным ранением, смеет мне, инвалиду войны, бросить в лицо: "Мы воевали, а вы где отсиживались в это время?".
Когда на очередное требование немедленно убраться из кабинета он продолжил поток оскорблений, я схватил его за шиворот и за штаны и выбросил в коридор ко всеобщему удивлению пациентов, сидевших у двери моего кабинета.
Нэмыйнога выхватил костыль у одного из них и с криком "жидовская морда" бросился на меня. Без всякого усилия я выхватил у него костыль. Возможно, я бы ударил его. Я озверел и забыл об осторожности. Но он, естественно, оказался быстрее меня и убежал на второй этаж. Я поднялся за ним и увидел, как он скрылся за дверью заведующего амбулаторией. Как только я вошел туда, Нэмыйнога бросился на меня со стулом, поднятым над головой.
Я схватил ножки стула и пригвоздил негодяя к стене. Он выпустил спинку и упал на пол.
Заведующий, успокаивая меня, спустился со мной, оставив Нэмыйногу на попечении нашей коллеги. Она-то и зашила рану на его голове.
– Да, у него поперечный рубец на границе теменной и затылочной области, почти через всю лысину, – сказал доктор Барнет.
– Да. Он потом уверял, что это я костылем разбил его голову, хотя мне даже не удалось дотянуться до него. Уж очень резво он убегал по лестнице.
Инцидент замяли. Знали, при разбирательстве я не премину подчеркнуть, что это только один из симптомов болезни, поразившей всю так называемую социалистическую систему.
Забавно, но этот Нэмыйнога потом, встречая меня, за квартал уважительно снимал свой берет.
– Очень жаль, что он не закончил свои дни еще в ту пору, – сказал доктор Барнет.
1985 г.
Вы говорите – встречи. Я бы вам могла кое-что рассказать по этому поводу. Вот сейчас я должна встретить ораву из тридцати восьми человек. Вы представляете себе, что мне предстоит? Нет, они мне никакие не родственники. Фамилия старухи и трех семейств мне была известна. А фамилию четвертой семьи я узнала в первый раз в жизни, когда они попросили прислать вызов.
И поверьте мне, что Сохнут вымотал из меня жилы из-за этих фамилий.
Говорят – израильские чиновники, израильские чиновники! Я имею в виду коренных израильтян. Вы думаете – наши лучше? Эта самая чиновница, которая принимала у меня вызов, она, как и мы с вами, из Союза. Так вы думаете – она лучше? У нее, видите ли, чувство юмора. Она посмотрела на мой список и сказала, что если переселить из Советского Союза всех гоев, то в Израиле не останется места для евреев.
Я ей объяснила, что они такие же "гои", как мы с вами. Просто фамилии и имена у них нееврейские. Так вы думаете, она поверила? Нет. Покажи ей метрики.