Невыносимая легкость бытия
Шрифт:
— Ванная полностью в вашем распоряжении, пан доктор, — сказала она. — Можете в ней делать все что угодно.
— И выкупаться могу? — спросил Томаш.
— Вы любите купаться? — ответила она вопросом.
Он наполнил ведро теплой водой и вернулся в гостиную.
— Откуда прикажете начать?
— Это зависит только от вас, — пожала она плечами.
— Я мог бы посмотреть окна в остальных комнатах?
— Вы хотите познакомиться с моей квартирой? — улыбнулась она, словно мытье окон было просто его прихотью, не имевшей к ней никакого отношения.
Он вошел в соседнюю комнату. Это была спальня с одним большим окном, двумя придвинутыми
Когда он вернулся, на столе стояла открытая бутылка вина и две рюмки.
— Не хотите ли взбодриться перед нелегкой работой? — спросила она.
— С удовольствием, — сказал Томаш и сел.
— Для вас, должно быть, это любопытное занятие, бывать во многих домах, — сказала она.
— Да, в этом что-то есть, — сказал Томаш.
— Везде вас ждут женщины, мужья которых на работе.
— Гораздо чаще бабушки и свекрови, — сказал Томаш.
— А вы не тоскуете по вашей настоящей работе?
— Скажите мне лучше, откуда вы знаете о моей работе?
— Ваше предприятие хвастается вами, — сказала женщина, похожая на аиста.
— Все еще? — удивился Томаш.
— Когда я туда позвонила и попросила прислать кого-нибудь вымыть окна, мне предложили вас. Сказали, что вы известный хирург, которого выгнали из больницы. Меня, конечно, это заинтересовало.
— Вы ужасно любопытная, — сказал он.
— Это заметно по мне?
— Да, по вашему взгляду.
— А как я смотрю?
— Щурите глаза. И все время задаете вопросы.
— Вы не любите отвечать?
Благодаря ей разговор с самого начала приобрел игривое очарование.
Ничто из того, что она говорила, не касалось окружающего мира, все слови. были обращены исключительно к ним одним. А поскольку главной темой разговора сразу стали он и она, не было ничего естественнее, как дополнить слова прикосновениями: Томаш, говоря о ее щурящихся глазах, не преминул погладить ее. А она принялась каждый его жест повторять своим жестом и делала это не полуосознанно, а скорее с какой-то нарочитой последовательностью, словно играла в игру “что сделаете вы мне, то и я сделаю вам”. Так они сидели друг против друга, и руки одного касались тела другого.
И только когда Томаш попытался коснуться ее лона. она воспротивилась. Ему трудно было определить, насколько серьезно это сопротивление, но в любом случае прошло уже достаточно времени — через десять минут ему полагалось быть у следующего клиента.
Он встал и объяснил ей, что должен уйти. Лицо у нее горело.
— Позвольте подписать вам заказ, — сказала она.
— Но я же ничего не сделал, — возразил он.
— Это моя вина, — сказала она и затем добавила тихим, медленным, невинным голосом: — Мне придется снова попросить вас зайти и докончить то, что по моей вине вы не смогли даже начать.
Когда Томаш отказался дать ей подписать бланк, она сказала ласково, словно просила его о какой-то услуге:
— Прошу вас, дайте мне. — А потом добавила, щуря глаза: — Плачу же не я, а мой муж. И платят не вам, а государственному предприятию. Эта сделка нас вовсе не касается.
Странная несоразмерность женщины, похожей на жирафа и аиста, возбуждала его и в воспоминаниях о ней: сочетание кокетства с неловкостью; откровенное сексуальное влечение, сопровождаемое иронической улыбкой; вульгарная ординарность квартиры и неординарность ее хозяйки. Какой она будет, когда они займутся любовью? Но как ни пытался он вообразить себе это, ничего не получалось. Несколько дней он ни о чем другом и думать не мог.
Когда она пригласила его во второй раз, бутылка вина и две рюмки уже ждали на столе. Однако сейчас все шло очень быстро. Вскоре они стояли друг против друга в спальне (на картине с березами заходило солнце) и целовались. Он сказал ей свое обычное “разденьтесь!”, но она, вместо того чтобы подчиниться, попросила его: “Нет, сначала вы!”
Для него это было столь непривычным, что привело его в смущение. Она стала расстегивать ему брюки. Он еще раз, другой приказал ей (с комическим неуспехом) “разденьтесь”, однако ему ничего не оставалось, как пойти на компромисс: следуя правилам игры, которые она в прошлый раз ему навязала (“что сделаете вы мне, то и я сделаю вам”), она сняла с него брюки, а он с нее — юбку, затем она сняла с него рубашку, а он с нее — блузку, и так до тех пор, пока они не оказались друг перед другом совсем голыми. Его рука была на ее влажном межножье, а затем он продвинул пальцы дальше, к заднему проходу, к месту, которое особенно любил на теле всех женщин. У этой дамы он был необычайно выпуклым, упорно вызывая представление о долгом пищеварительном тракте, что кончался здесь, слегка выпирая. Ощупывая этот крепкий, здоровый кружок, этот самый прекрасный из всех перстней на свете, на медицинском языке именуемый “сфинктер”, он неожиданно почувствовал и ее пальцы на своем собственном теле, в том же месте. Она повторяла все его движения с точностью зеркала.
Как я сказал, он познал сотни две женщин (а с тех пор, как мыл окна, их число заметно увеличилось), и все-таки с ним никогда не случалось, чтобы перед ним стояла женщина, выше его ростом, щурясь смотрела на него и ощупывала его анус. Дабы преодолеть смущение, он резко толкнул ее на кровать.
Его движение, столь стремительное, застигло ее врасплох. Ее высокая фигура стала падать навзничь, лицо, покрытое алыми пятнами, выражало испуг человека, потерявшего равновесие. Стоя перед ней, он подхватил ее под колени и поднял чуть раздвинутые ноги вверх — они вдруг стали походить на воздетые руки солдата, сдающегося в страхе перед нацеленным на него оружием.
Неловкость в сочетании с усердием, усердие в сочетании с неловкостью необыкновенно распалили Томаша. Они любили друг друга очень долго. При этом он неотрывно глядел в ее лицо, покрытое алыми пятнами, и искал в нем испуганное выражение женщины, которой подставили ногу, и она падает, это неподражаемое выражение, что минутой раньше вогнало ему в голову кровь возбуждения.
Потом он пошел умыться в ванную. Она провожала его туда, обстоятельно объясняя, где мыло, где губка и как пустить горячую воду. Ему было странно, почему она так подробно растолковывает ему вещи столь простые. В конце концов он сказал, что все понимает, и намекнул, что хочет остаться в ванной один.
Она сказала просительно: “Не разрешите ли мне присутствовать при вашем туалете?”
Наконец ему удалось выставить ее из ванной. Он умывался, мочился в умывальник (известная привычка чешских врачей), но ему все время казалось, что она нетерпеливо снует перед дверью и раздумывает, как ей проникнуть внутрь. Когда он закрыл воду и в квартире наступила полная тишина, у него возникло ощущение, что она откуда-то наблюдает за ним. Он был почти уверен, что в двери ванной просверлена дырка и она прижимает к ней свой красивый прищуренный глаз.