Невыносимая невеста, или Любимая студентка ректора
Шрифт:
— Разве ты не рада?
— Это не та магия, Лера, — слёзы текли по её щекам. Она распрямила правую руку. Рукав оказался закатан. На тыльной стороне локтя было заметно проступившее синее пятно. — Видишь? Родовая метка Колоджей, — произнесла она убитым голосом. — Я не Ольшанская.
Сколько боли было в её глазах.
— Подожди. Почему сразу не Ольшанская? Может, в тебе просто проснулась материнская магия.
Лера ещё не договорила, а уже по выражению лица Златы поняла, что пробудившийся дар ровным счётом никакого отношения не имеет к родовой магии её матери. Тогда что? Злата действительно
Сразу вспомнились слова Муачо, который увидел что-то странное, вместо чёткой родственной связи.
— Это ужасно, — сестра снова уткнулась лицом в колени. — Это самое страшное, что могло случиться. Это значит, что отец мне не родной. Лерочка, я так его люблю. Он лучшее, что было в моём детстве. Но если он узнает, то вдруг отречётся от меня?
И будет самым последним негодяем, если так сделает. Как можно отречься от этой нежной девочки, которая в нём души не чает?
— Лер, — Злата подняла на Валерию глаза и произнесла с дикой тоской, — и ведь получается, мы с тобой не сёстры.
Лера прижала к себе её кудрявую голову что есть силы, вложив в объятия всю теплоту, которую ощущала по отношению к ней. Валерия уже привыкла думать, что эта солнечная улыбчивая девочка — её сестра. Она даже сходство начала замечать, пусть не внешнее, но некоторых черт характера.
— Мы всё равно сёстры, — прошептала Лера горячо. — У нас в земном мире так говорят: отец не тот, кто родил, а тот, кто воспитал. Значит, Ольшанский — всё равно твой отец. Но он и мой отец, хотела бы я этого или нет. А раз у нас один и тот же отец — значит, мы по-прежнему сёстры.
Злата прижалась к Валерии, горячо шепча в ответ:
— Я всегда-всегда буду считать тебя сестрой, Лерочка, всегда-всегда… Я так тебя люблю! Ты лучшая сестра, о которой только можно мечтать…
Глава 14. Карау-ул
— …и плыли мы на этой лодке по течению полдня, не меньше, а приплыли к тому же самому месту. Потому что вода в той реке заколдованная…
Ален уже несколько часов к ряду слушал рассказы настоятеля сторожевой башни, молодость которого полна была дивных приключений. Хотя, кто его знает? Возможно большая часть его историй — выдумки. И хоть Вилзорт был отнюдь не скучен, Алену такое время препровождение начинало надоедать.
Уже второй вечер подряд он проводит в трапезной в компании настоятеля. Они ужинают и пьют квас. Ален подсыпает в чарку Вилзорта сонный порошок, чтобы того сморила дрёма. По плану дальше должны бы были появиться Валерия и Тоцкий. Но они не появлялись. Анджей отчитывался, что действует чётко, как договаривались, однако жаловался, что они чувствуют подвох и не хотят оставаться наедине ни под каким предлогом, а тем более, вдвоём отправляться в башню.
— …на камне были высечены руны, которые означали: «дороги дальше нет», но мы всё равно пошли…
Язык Вилзорта уже начал немного заплетаться — сказывалось действие сонного порошка. Но Ален знал, что опять зря сморил настоятеля. Полчаса назад пришло сообщение от Анджея, что парочка и не думает отправляться в башню за маячком. Ничего, Ален не сдавался. Искал способы
— …она играла на виолончели в пустом зале. Красивая и печальная. Низкие тягучие звуки заполнили всё пространство. Я слушал словно заворожённый. Я не знал, что это была не просто виолончель, а древний артефакт…
Ален не стал дожидаться окончания очередной истории. Поднялся из-за стола, подошёл к Вилзорту и помог тому встать на ноги. Настоятель благодарно принял помощь, не упуская при этом нити повествования. И пока Ален вёл его в его покои, он продолжал свой нескончаемый рассказ.
Оставив Вилзорта отдыхать, Ален поднялся в свою комнату. Часы показывали глубокую ночь. Вот ведь поразительно — истории настоятеля, такие размеренные и неспешные, имеют способность ускорять время, заставляя его бежать быстрее, чем обычно. Впрочем, Алену было только на руку, что они с Вилзортом засиделись глубоко за полночь. У него как раз было запланировано дельце на предрассветные часы.
Он не стал ложиться. Дождался, когда восточный край неба начнёт едва-едва светлеть, и принялся за дело. Плеснул в бокал особого зелья, которое на время делает мужской голос женским, и выпил до дна. С минуту кашлял, потому как снадобье имело свойство вызывать жуткий, до слёз из глаз, свербёж в горле. Но эти издержки не мешали ему считать свою задумку гениальной, и как только неприятные ощущения сошли на нет, он подбодрил сам себя:
— Хитро придумано, старый лис, — и усмехнулся тому, как необычно женственно звучит его голос.
Ален взял в руки мобильный кристалл и задумался: какое бы сообщение записать на этот раз. Чем больше поучений и назиданий, тем больше его независимой девочке захочется сделать наоборот. Кто ж из Ольшанских потерпит наглое давление? Особенно от человека, который раздражает. А разве не будет раздражать тот, кто посылает сообщения то поздней ночью, то ранним утром? Сам Ален терпеть не мог, когда кто-то назойливо будил его в предрассветные часы. Его малышка Валерия, он был уверен, такая же.
Но раздражать и назидать — этого мало. В прошлый раз Ален так ловко придумал сыграть ещё и на её любопытстве. И сегодня не стоит этим пренебрегать.
Он поднёс кристалл ко рту и начал полушёпотом наговаривать сообщение:
— Никто лучше меня не знает, как следует тебе поступать. Благоразумно было бы с твоей стороны делать в точности так, как я скажу. Я уже говорила и повторю: не вздумай оставаться с Тоцким наедине. А если уж останешься, то непременно поинтересуйся по поводу его последнего… кх… — Ольшанский интенсивно потёр кристалл о парчовую обивку кресла, имитируя помехи, и тут же отправил записанное сообщение.
Кажется, получилось неплохо. Ален, довольный собой, немного постоял у окна, пытаясь представить реакцию своей взрывной девочки на столь раннее послание. Небо всё больше и больше светлело, но встречать рассвет Ольшанский не собирался. Надо было вздремнуть хотя бы три-четыре часа. Он начал готовиться ко сну, но тут с улицы раздался звук, не очень характерный для предрассветных часов, и Ален снова подошёл к окну.