Невыносимый
Шрифт:
Шепот настолько тихий, что я не уверена, правильно ли расслышала его слова. Я знаю, что это Господин. Глубина его голоса возвращает мое тело обратно к жизни, заставляя возбуждаться снова и снова. Но в этом нет смысла, как и в нежности, которой наполнен его голос. Я чувствую, как состояние покоя покидает меня, когда приближается мой тюремщик.
События ночи возвращают меня назад, и я чувствую, как начинаю дрожать от воспоминаний. Прежде чем я успеваю собрать их воедино, что–то мокрое скользит по моему животу. Боль заставляет открыть глаза. Огонь расползается по ране, и я кричу, пока он удерживает меня в лежачем положении, прижимая ладонь к моей груди.
— Ш–ш–ш. Я просто тебя мою, рабыня. Ты в порядке. Я буду хорошо заботиться о тебе.
Я
Давление на моей груди ослабевает, и я расслабляюсь, осматривая тускло освещенное помещение. Мы все еще в подвале, и я лежу на кровати, которую видела в дальнем углу. Большие железные столбы переходят в металлический навес, расположенный сверху. Мои веки закрываются, я не могу окончательно проснуться. Я осторожно позволяю себе начать вспоминать. Все кажется таким размытым, пока я не вспоминаю про манжеты. Я с трудом понимаю, как оказалась на кровати. Но… есть и другие вещи. То, как приятно меня ласкали, пытаясь успокоить. Вверх и вниз, именно так он успокаивающе поглаживал мою руку от плеча до кончиков пальцев. И шепот… конечно, большую часть этого я лишь представляю, а не помню. Ощущения, которые витают вокруг, покорили меня, особенно когда Господин гладил мою руку, но это не может быть реальным. Нет никакого шанса, что я могу поверить его словам. Я знаю лишь то, что это могут быть мои собственные фантазии. Поврежден ли мой разум? Может быть…
Я заставляю свои веки подняться, вспоминая, что услышала, когда впервые очнулась. Он хотел уберечь меня, по крайней мере, так он сказал. Этого достаточно, чтобы заставить меня запаниковать. Если он хочет уберечь меня, то он не позволит мне умереть. И даже если мне захочется жить, то это означает, что я никогда его не покину.
Его голубые глаза на мгновение встречаются с моими, прежде чем я обращаю внимание на мазь, которой он покрывает буквы. Мои предыдущие опасения исчезают, а на их место приходят новые. Наши имена должны быть вырезаны на коже друг друга. Бл*дь, кажется, мы друг друга пометили. Боже, что если это действительно случилось? Я хочу застонать, но все же не могу отрицать ту часть меня, которая с теплотой вспоминает все это и даже то, что произошло. И как он это воспринял? Был ли в ужасе от меня? Или я была как он? Я прочищаю горло, прогоняя следующие вопросы. Я не могу думать об этом сейчас. Он прав. Я не собираюсь оставаться здесь и дальше, чтобы беспокоиться об этом. В горле застревает ком. Я снова чувствую это пламя, которое только еще больше разгорается, и именно его с каждым днем мне все сложнее погасить.
— Господин? — мой голос в тишине хриплый и скрипучий.
— Да, рабыня?
Столько эмоций одолевают и словно проходят сквозь меня, и я не могу игнорировать тот факт, что мне все время хочется улыбнуться. Внутри я чувствую себя лучше. Как гора с плеч свалилась. Странное ощущение, которое я не могу объяснить. Неужели это связано с тем, что произошло?
Я приподнимаюсь на локтях, игнорируя момент, когда он окидывает меня взглядом. Черт.
— Я не могу вспомнить многое из прошлой ночи. Что… случилось?
Уголки его губ приподнимаются вверх, но улыбка выглядит не дерзкой, а скорее самой сексуальной, какую мне только доводилось видеть. Это нечто иное.
— Это называется — "за гранью". Ты была великолепна. Совершенна… — кажется, он понимает, что выражение его лица меняется, и отходит к столу. — Позже я объясню подробнее. Как ты себя чувствуешь?
Могу ли я передать это словами? Я не уверена. Это что–то слишком сильное. Я просто хочу свернуться на своей стороне кровати, лежа с тупой улыбкой на лице из–за того, что это была самая сногсшибательная ночь, которую я не могу вспомнить. Это пугает меня сильнее, чем то, что он сделал. Меня не преследуют
— Я… хорошо. Больно… — черт, мне безумно больно, но я не собираюсь говорить ему об этом. И все больше и больше убеждаюсь, что поступаю правильно. Другое дело, если я буду держать рот на замке. Если я услышу его жалость, или желание и дальше удерживать меня здесь, то это будет большей проблемой, чем та, что есть у меня сейчас.
— Ты не умеешь врать. Тебе очень больно и это плохо, — он обмакивает тряпочку в миску с теплой водой, стоящей рядом с ним, и проводит ей между моих грудей, переходя от одного полушария к другому. Я пытаюсь успокоить свое дыхание, но чувствую, как твердеют мои соски. Из–за низкой температуры комнаты они еще сильнее скручиваются в узелки, контрастируя с внешним холодом и теплом моего тела.
Тряпка скользит левее, чтобы обмыть больше, и я уже не могу игнорировать пристальный взгляд, ни на секунду не покидающий моего тела. Я сглатываю, а мой желудок сжимается, когда он хватается за мое согнутое колено и разводит ноги в стороны. Я могла бы начать бороться, могла бы сжать их вместе, но новое ощущение вызывает у меня беспокойство. Что–то изменилось. Не только у меня, у нас обоих.
Теплая и влажная тряпка путешествует по внутренней стороне бедра и продвигается к моей киске. Мои глаза закрыты, пока он проходится плотным материалом по верхней части моей щели, вплоть до самого входа, обтирая меня легким движением руки. Я закусываю губу, предвкушая следующее движение. Слышится плеск воды, а затем его большой палец раскрывает мои складочки. Вода льется непрерывным потоком по чувствительной плоти, и я ахаю, двигая бедрами от удовольствия, которое возникает. Мне кажется, что он прикоснется ко мне тканью, но я ошибаюсь. Вместо этого его прикосновения переходят на мой клитор, потирая его нежными, мучительными кругами, и процесс с водой повторяется. С моих губ срывается стон, и я тянусь вниз, сжимая под собой шелковые простыни.
Вес его тела перемещается, и я прижимаюсь к кровати сильнее, когда ладони раздвигают мои колени шире. Он облизывает меня языком, заставляя задаваться вопросом, должна ли я позволить этому продолжиться. Я хочу этого. Очевидно, что он тоже. Но после прошлой ночи, хочу ли я полностью попасть под его влияние? Смогу ли я продержаться в последующие дни или даже недели?
Всасывая мой клитор в рот, он стонет и начинает двигаться. Вибрация от его стона заставляет меня задохнуться. Голова идет кругом, пока я наблюдаю, как он облизывает и посасывает, уделяя этому все свое внимание. Когда язык Господина проталкивается в мой вход, я выгибаюсь, больше всего на свете желая вцепиться в его волосы, чтобы прижать его к себе еще ближе.
— Черт, я не могу тобой насытиться, — он задевает мою кожу зубами, и наклоняя голову, всасывает клитор, чем заставляет меня желать большего. Мои бедра двигаются все быстрее, отчаянно пытаясь протолкнуть его глубже, но он остается на месте. Я не могу пошевелиться. Не могу сдвинуться с места, чтобы подтолкнуть мужчину туда, где хочу, чтобы он находился. Тепло превращается в жаркое пламя, и его язык неоднократно меня дразнит. Моя голова болтается из стороны в сторону, пока он сохраняет устойчивый ритм. Едва ощутимые щелчки языка заставляют меня затаить дыхание. Я отчаянно желаю быть заполненной.
— Господин, пожалуйста.
Крепко сжимаю зубы. Я не уверена, кто более шокирован моей мольбой: я или он. Так легко его имя выскользнуло из моего рта. Не из–за страха или того, что он этого ждал, именно в этот момент, обнимая его, я… принимаю свою роль.
Влага блестит на его подбородке, когда он поднимает голову. Изумление меняет цвет его глаз на светло–голубой, хотя почти всегда они кажутся черными.
— Ты меня хочешь, рабыня?
Никакого принуждения. Всего лишь вопрос. Тот вопрос, ответ на который меня душит. Все это происходит по обоюдному согласию. Если я произнесу эти слова вслух, если я соглашусь…