Нея
Шрифт:
А затем мой любимый маршрут: от грудного соска, минуя мой чувствительный к щекотке пупок, вниз. Я напрягаю и расслабляю мышцы живота; такие движения мышц под кожей вызывают у меня дрожь. Затем я играю с волосами на лобке: вычерчиваю зигзаги и арабески, задерживая на этом свое внимание как можно дольше. Когда я не в силах больше сдерживаться, погружаю палец или даже всю руку во влагалище, где иногда так влажно, что я даже вытираю там своей ночной рубашкой или простыней.
Так как я не хочу, чтобы кто-нибудь заподозрил, то прежде чем отправиться в постель, я беру в ванной комнате небольшое полотенце, задираю ночную рубашку и кладу полотенце себе под бедра. Позднее я возвращаю его в ванную, поэтому никто ни о чем даже не догадывается. Сегодня я не предпринимала никаких мер предосторожности,
Однажды я слышала, как двое юношей (можно даже сказать, молодых мужчин, ведь им было как минимум по двадцать лет) употребляли слово «экстаз». Но это было лишь слово, простой звук, как «половой член», «грудь» или «лоно», слово, помогавшее мне самой достичь наслаждения. В действительности же экстаз — это нечто большее, нежели простое механическое удовлетворение. Экстаз, и в этом вся суть, случается только когда занимаешься любовью. Когда мы были близки с Морисом, я была удивлена, и мне таки было довольно больно, в противном случае я достигла бы экстаза, как у меня обычно бывает. Поэтому ощущение кульминационного момента, должно быть, жило во мне подспудно, и только сейчас он наступил по-настоящему. Интересно, смогла бы я когда-либо достичь его снова, без Мориса?
Такой ход мысли все еще очень четко прослеживается моей памятью, но дальше вдруг — пробел. Должно быть, я уснула. Помню, как в ногах появилась какая-то тяжесть, хотя голова, наоборот, остается абсолютно ясной. Я тщательно вычищаю простыню и поправляю постель. Моюсь в тепловатой воде, которую постепенно делаю все более горячей до тех пор, пока могу выносить ее тепло. Биение в висках. Я чувствую, как струйки пота сбегают вниз по обе стороны носа. Хочу, как иногда это делаю, поласкать себя в ванне. Иногда во второй раз все происходит так неожиданно быстро, что я почти теряю сознание. Или еще может случиться так, что я пытаюсь получить удовлетворение, но оно от меня ускользает. В таких случаях я, задыхаясь, сдаюсь или испытываю лишь нечто вроде сухого облегчения, в результате чего я остаюсь скорее неудовлетворенной и раздраженной. Теперь происходит что-то совершенно другое: с самого начала я не испытываю вообще никаких чувств, как если бы моя кожа представляла собой толстую ткань, разделяющую мои чувства и мое настоящее тело. Образ Мориса не помогает мне: наоборот, кажется, я только становлюсь еще суше.
Я быстро вылезаю из ванны и закутываюсь в легкое шелковое кимоно, которое отец привез из деловой поездки в Японию. Это было тогда, когда он еще ездил в командировки. Это был подарок для мамы, но она никогда его не носила — не знаю, почему она отдала его мне. Я люблю его, потому что это самый женственный предмет одежды, который у меня есть. В нем я выгляжу высокой и стройной. Мои волосы падают на плечи, и если я укладываю их в прическу, то выгляжу намного старше своих лет. Я одолжила у Сюзанны косметику и приступила к работе над собой: глаза, губы и даже (актрисы обязаны это делать) внутри ушных раковин. Я уверена, если бы какой-нибудь мужчина увидел меня в этот момент, он бы подумал, что я вполне искушенная женщина.
Но, конечно, для занятия макияжем я выбираю время, когда нахожусь одна в квартире. Маме бы это не понравилось, она вообще считает макияж нездоровым развлечением. Если бы она, бедная, знала! В самом деле, кажется, она считает все, чем занимаются девушки, напрасной тратой времени. Она даже не представляет себе! Она считает себя женщиной с широкими взглядами и всегда говорит нам об этом, особенно когда что-то нам запрещает. В кимоно я не просто чувствую себя старше — у меня всегда возникает непреодолимое желание, которое гонит меня прямо в кресло, заставляя раздвигать ноги и удовлетворять себя немедленно, лишь бы как, торопливо, бездумно.
Мне кажется, во всем виноват шелк, его мягкость и запах.
Однажды я взяла какие-то очень резкие, содержащие мускус духи из маминого туалетного столика. Духи эти очень дорогие, мама никогда ими не пользуется, предпочитая туалетную воду с сильным лимонным запахом. Мое кимоно благоухает мускусным ароматом, смешивающимся с запахом моего тела. Смесь заставляет меня вспомнить фильм «Жижи», экранизированный по роману Колетт, который я видела в фильмотеке. Мне кажется, кокотки должны пахнуть именно так, это тот вид запаха, который придает чувство собственной значимости, ощущения своего тела.
Мне, вообще-то, не очень нравится мое физическое развитие. Сюзанна во много раз лучше в этом смысле, но в какой-то момент я забываю о своих недостатках, размышляя лишь над своими лучшими качествами. Например, моя кожа. У меня очень нежная кожа, ее чудесное бледное матовое строение больше напоминает китайское. У меня никогда не бывает прыщей или угрей. Более того, мысли о своей коже имеют такой же эффект, как и размышления о кимоно и его запахе: это один из моих способов просыпаться — что отнюдь не является автоматическим процессом. Что же касается школы, домашней работы и спешки то в одном, то в другом, то у меня действительно остается мало свободного времени. Но мастурбирую я так часто, как только могу; получается как минимум один раз в день.
Внезапно я начинаю видеть Мориса в другом свете: он кажется далеким, а его образ все более расплывчатым, и я начинаю как бы дискутировать сама с собой. Я интеллигентна, теперь я женщина, женщина, которую он выбрал. Сюзанна ничего не знает о том, что случилось… Что будет? На меня накатывает странная волна гнева по отношению к Морису и прилив неудержимой любви к Сюзанне. Как он осмелился предать ее? Возможно, я и радуюсь этому или испытываю чувство самодовольства, но сама мысль об этом невыносима. Как будто она сближает меня с сестрой, восстанавливает против Мориса и его отказа от нее. По крайней мере, Сюзанна должна знать, что я люблю ее. Он не является членом нашей семьи. Она всегда находила и будет находить мужчин, сколько захочет. Может быть, из-за своей чрезмерной внушаемости она вскоре примирится с этой мыслью: конечно, мама не слишком расстроилась бы, если бы отношения между ее старшей дочерью и «коммивояжером» не получили дальнейшего развития…
Я дождусь подходящего момента. Что касается меня, то в действительности не существует никакой проблемы: я не буду ханжой, как Сюзанна, которая позволяет Морису только брошенные мельком взгляды на ее плоть или полупоцелуи украдкой, когда их никто не видит. Да, я буду любовницей Мориса до тех пор, пока не стану его женой. Но чем больше я убеждаю себя, что события неизбежно найдут продолжение, тем большую нежность я испытываю к своей сестре.
Нет, невероятно то, что я думаю. Я не могу питать недоброе чувство к Морису. Нельзя негодовать в отношении того, кто любит тебя, а он меня любит. Все же я в долгу перед Сюзанной. Речь идет не о компенсации или утешении. Морис явно не был предназначен для нее, как и она для него, потому что я — противоположность Сюзанны, а Морис изменил свое мнение и выбрал меня. Что я должна Сюзанне — это саму себя. Не много, но это все, что я имею, у меня нет ничего, кроме меня самой. Разве не утверждают, что любовь — это собственный яд? Сейчас я ни одного человека, близкого или далекого, не люблю так сильно, как люблю Сюзанну. Эту повседневную невидимую любовь я и должна открыть ей.
Верно, так и должно быть, я не буду терять время напрасно. Босиком иду по коридору и бесшумно открываю дверь ее комнаты. Она опустила шторы и уже легла в постель. Мориса в комнате нет. Я была уверена, что после обладания мной он не мог, как обычно вернуться к своей невесте или, что более точно, к экс-невесте.
Это своего рода наука. Я не испытала трепета от этого, все случилось так, как я и ожидала. Моя логика безупречна, и как только я вижу Сюзанну, отвергнутую, раскрытую, я подавляю рыдание. Возле кровати глубоко вздыхаю.