Нейромантик
Шрифт:
А затем они повредили его нервную систему русским боевым микотоксином.
Привязанный к кровати в отеле «Мемфис», он галлюцинировал тридцать часов подряд, а его талант выгорал, микрон за микроном.
Повреждение, нанесенное ему, было минимальным, неуловимым и эффективным до предела.
Для Кейса, который жил только ради восторженного бестелесного пространствования в мнимой реальности, это было Падением. В барах, где его знали как лихого малого, сорвиголову, ему порекомендовали снадобья, облегчающие страдания тела. Но тело для него всегда было лишь куском мяса. А теперь Кейс стал узником собственной плоти.
Его имущество было спешно преобразовано в «новые иены», в толстую
Вести законные операции с наличными в Мурашовнике было очень трудно; в Японии же подобное вообще преследовалось по закону.
В Японии – он знал это с абсолютной и непоколебимой уверенностью – можно найти способ излечить его недуг. В Тибе. Как в официальных клиниках, так и в мощной сети нелегальных больниц – «черных клиник». Синоним имплантации, микробионики и сращивания нервов, Тиба словно магнит притягивал представителей технокриминальной субкультуры Мурашовника.
В Тибе его пачка новых иен почти на глазах растаяла в бесконечной круговерти консультаций и осмотров. Люди из «черных» клиник, его последняя надежда, выразили восхищение процедурой, с помощью которой его искалечили, а затем все дружно помотали головами: нет.
Теперь Кейс спал в дешевых капсулах-гробах, в гостинице возле порта, где всю ночь напролет с похожих на гигантские треножники вышек, из галогеновых прожекторов лились на доки слепящие потоки голубого света; отсюда не были видны огни Токио – сияние в небе цвета экрана телевизора, настроенного на пустой канал, не была видна высоченная голограмма с надписью «Фудзи электрик компани», а Токийский залив казался чернеющей бесконечностью, над которой, над хлопьями плавающей стиропены, кружили чайки. Почти сразу за портом начинался город, где невероятно огромные кубические здания фабрик и корпораций господствовали над жилыми массивами.
Порт и город разделяла узкая полоса старых улиц, место, у которого не было официального названия. Ночной Город, и Нинсей – его сердце. Днем почти все бары Нинсея безлюдны или вообще закрыты, неоновые огни мертвы, голограммы погашены и ждут. Под отравленно-серебристым небом.
В двух кварталах от «Чата», в чайном домике «Харре де Те», Кейс запил двойным эспрессо свою первую вечернюю пилюлю – плоский розовый октагон, патентованный бразильский препарат, купленный у одной из девчонок Зона.
Стены в «Харре» были отделаны зеркальными панелями, обрамленными красными неоновыми трубочками.
В самом начале, застряв в Тибе почти без денег и уже без надежды на излечение, Кейс дал себе полный форсаж и принялся изыскивать источники средств к существованию с такой леденящей кровь настойчивостью, что ему даже казалось, будто это делает кто-то другой. За первый месяц он убил троих – двоих мужчин и женщину – за сумму, которую годом раньше счел бы смехотворной. Нинсей свел его вниз, на самое дно, включив некий скрытый в самом Кейсе пагубный механизм, о наличии которого он никогда до тех пор не подозревал, довел до такого состояния, что сами улицы стали для него олицетворением жажды смерти.
Ночной Город напоминал эксперимент в сфере социального дарвинизма, не ограниченный никакими рамками, задуманный неведомыми скучнолицыми учеными мужами, теперь постоянно держащими палец на кнопке ускоренной промотки вперед. Стоит лишь прекратить вертеться и шустрить – и без следа канешь в безвестность, начнешь двигаться чуть быстрее – прорвешь непрочную пленку поверхностного натяжения черного рынка; и в том и в другом случае ты исчезаешь, и от тебя не остается ничего, кроме расплывчатых воспоминаний в головах оседлых типов вроде Раца, да еще твои почки, сердце или кости могут угодить в хранилища черных клиник – чтобы когда-нибудь появиться оттуда ради незнакомца
Биз здесь походил на непрерывное гудение улья, а смерть была вполне обычной расплатой за лень, безответственность, неповоротливость, чрезмерную жадность и ошибки в соблюдении запутанного протокола.
Сидя в одиночестве за столиком в «Харре» – «октагон» уже начинал всасываться в кровь, ладони вспотели, появилось дикое ощущение, что все волосы на руках и на груди встали дыбом, – Кейс понял, что с некоторых пор затеял игру с самим собой, очень древнюю игру без названия, что-то типа пасьянса, ставка в котором – жизнь. Он больше не носил оружия, не принимал обычных мер предосторожности. Все свои уличные дела Кейс вел быстрейшим и кратчайшим способом, в самой непринужденной манере, и потому приобрел репутацию человека, способного добиться чего угодно.
Часть его сознания понимала, что это саморазрушение хорошо заметно постоянным клиентам, которые все больше и больше настораживались, и упивалась осознанием факта, что гибель Кейса – лишь вопрос времени. Эта его часть самодовольно ожидала прихода смерти. И она же больше всего ненавидела мысли о Линде Ли.
Линду Кейс однажды дождливой ночью повстречал в аркаде, галерее игровых автоматов.
Под светящимися призраками, проступающими сквозь голубое марево сигаретного дыма, – голограммами «Замка колдуна», «Танковой войны в Европе» и «Горизонтов Нью-Йорка»… Такой она и запомнилась ему – лицо утопает в сиянии беспрестанных лазерных вспышек, отчего черты упрощаются до основных линий, щеки пламенеют алым в свете огненных поединков в «Замке колдуна», лоб сияет лазурью – отблесками падения Мюнхена в «Танковой войне», губы слегка отсвечивают горячими золотистыми искрами, которые вышибает из стен каньона между небоскребами летящий на экране глайдер. В тот вечер Кейс был на высоте, только-только переправил пакет кетамина Вейджа в Йокогаму, и деньги за работу уже лежали у него в кармане. Кейс вошел в аркаду с нинсейской мостовой, над которой кто-то просеивал сквозь сито мелкий дождь, и полностью поглощенная своей игрой девушка странным образом бросилась ему в глаза – одно лицо среди дюжин таких же лиц перед экранами. Другой ее образ, врезавшийся Кейсу в память, – Линда, какой он увидел ее через час, когда она уже спала в его припортовой капсуле и очертания ее верхней губы напоминали ему ту линию с изломом посередине, какой дети обычно изображают летящих птиц.
Кейс, окрыленный успехом только что провернутого дела, прошел через аркаду, встал у девушки за спиной и заметил, что незнакомка бросила на него взгляд. Взгляд серых глаз, подведенных карандашом, след которого напоминал размазанную сажу. Взгляд дикого животного, которое застыло на дороге, парализованное светом фар настигающего его автомобиля.
Их совместно проведенная ночь плавно перешла в утро, в билеты на глайдер, в его первое посещение той стороны Залива. Все время, пока они были в Хараюки, дождь не утихал, усыпая бисеринками пластиковый дождевик Линды, а вокруг мимо витрин известных бутиков стайками двигались токийские детишки в белых туфлях и облегающих курточках. В конце концов Кейс с Линдой оказались на гремящей самодвижущейся полночной мостовой, и Линда держала его за руку, как ребенок.
Целый месяц ушел у Кейса на то, чтобы отучить Линду от наркотиков, и лишь тогда из ее ясных глаз исчез животный испуг. Поначалу ему была видна только часть ее сущности, выступающая над поверхностью, подобно айсбергу, но затем айсберг начал таять и дробиться, осколки ненужного уплыли прочь, и пред Кейсом предстала буйная ненасытная страсть, голодная основа наркоманки. Он видел, как девушка бьется в ритме очередного уличного хита, самозабвенно, с полной сосредоточенностью, и вспоминал повадки богомолов, которых продавали в лавочке на Шига, в бамбуковых клетках между аквариумами с карпами-мутантами и ящиками со сверчками.