Незабываемые дни
Шрифт:
Прислушался вновь и почувствовал, как поднимается шапка-ушанка на голове. С новой силой завыли волки одновременно в нескольких местах. По спине поползли мурашки, и сразу ослабели ноги.
— Назад! Как можно скорее! Бежать, насколько хватит сил!
Стоял, боясь пошевельнуться, вздохнуть полной грудью, ощущал, как деревенеют ноги и мелко-мелко дрожат колени. Слух напрягал так, что, казалось, улавливал, как сталкивается снежинка со снежинкой, как задевают друг друга еловые лапки. И внезапно обмяк от нечаянной радости, и до того ослабел, что прислонился к корявой сосне. Недалеко, за поворотом дороги, послышались людские голоса.
«Боже, как хорошо среди людей!»
Но какие люди? И где эти люди, которые отнеслись бы к нему дружелюбно, назвали бы его своим человеком?
Очнувшись от первой радости, он забился в колючую гущу молодого ельника, притаился, насторожился, впившись глазами в белый от снега просвет дороги. Голоса приближались. Вот он увидел, как два человека с автоматами вышли из-за поворота, оглянулись, постояли. Один из них пошел обратно, и Слимак услышал его приглушенный ветром крик:
— Мо-о-жно!
Что там можно, так и не понял Слимак, но вскоре увидел целую группу людей, вышедших из-за поворота. Их было немного, человек двенадцать-пятнадцать — Слимаку некогда было считать. Он напряженно вслушивался в голоса, в отдельные слова, старался вглядеться в лица, которые попадали порой в полоску лунного света, изредка пробивавшегося сквозь кроны деревьев. Но свет был таким тусклым, слепила снежная пурга, да тут же сразу скрывалась и луна, ныряя в быстро мчавшиеся тучи, и все превращалось — и вверху, и внизу — в одну мглистую снежную пелену.
Слимак заметил только, что люди тянули за собой несколько санок, чем-то нагруженных и, видно, очень тяжело, так как их тащили по два-три человека. Люди, должно быть, очень утомлены. Слимак услышал, как кто-то из них произнес, тяжело дыша:
— Эх, зарыться бы в снег с головой и часок-другой вздремнуть, кажется, полжизни отдал бы за это!
И чей-то голос перебил его:
— Попробуй, завались — половиной жизни не расплатишься.
А кто-то приостановился и скомандовал:
— Подтянись, братки, подтянись. Осталось еще немного, а там отдохнем по-человечески.
«Наверное, партизаны!» — мелькнуло в голове. Слимак даже решился выбраться из ельника и направиться к людям — не с волками же ему ночь коротать. Подумал и даже вспотел от этой мысли. Что он скажет людям? Как он посмотрит им в глаза? Не дай бог, если среди них еще попадутся знакомые. А это может случиться. И сколько ни готовился Слимак за последний день, сколько его ни пичкали там, и в комендатуре, и в тюрьме, у него еще не было отчетливого плана, как ему выполнить поручение, с чего начать. Одно лишь он твердо знал: надо пройтись по лесным деревням. Они где-то здесь, в лесах, партизаны. Может попасться какой-нибудь знакомый из своих людей, тогда легче будет установить связь или просто так разузнать.
Пока он все это продумывал и колебался, голоса на дороге стихли, люди скрылись за снежной пеленой, и следы их занесло. Выбившись из сил, Слимак побрел дальше, пряча лицо от неумолимого ветра и колючего снега.
Если бы он последовал за этими людьми, он увидел бы, как они вскоре остановились, о чем-то недолго посовещались, и тот самый, что недавно скомандовал подтянуться, вполголоса произнес: «Смотрите же, братцы, в город кучей не входите… По одному… Так будет лучше! А насчет того, если спросят, где был, ответ для всех ясен: ну болел… ну боялся… в отпуску был, прожил у свояков…»
— Это ты правильно, Степаныч, как-нибудь да подкатимся, под самый что ни на есть семафор.
— Не как-нибудь, а как было условлено: незаметно, бесшумно.
— Да уж мы, Степаныч, постараемся тихим ходом. Прибудем, как тот багаж, малой скоростью, без музыки.
— Ладно! Теперь расходитесь. Груз до поры до времени спрячете у надежных людей. Желаю удачи!
И люди ушли в снежную мглу ночи, разбрелись по дорогам, по неприметным лесным тропинкам по два, по три человека. А тот, который распоряжался, пошел один напрямик по лесу, одному ему известными тропами.
Метель ухала, гудела, шипела, вздымая тучи колючего снега, бешено швыряла его в темные просторы ночи.
Усталый человек не обращал, однако, особенного внимания на метель. Шел и думал. И мысли его были такими ясными, строгими, что их не могла затмить ни темень ночи, ни эта снежная пурга, что зверем бросалась на человека…
Всплыли светлые и теплые, как солнце, воспоминания. Вот сейчас встретит его мать, как бывало раньше, приголубит, скажет: «Как же я рада, как же я рада, сыночек мой родной!»
Ждет, должно быть, старая, ночей не спит! А ночка темная, темная… Темная ночь нависла над родиной. Как живут люди в этой ночи? Как живет мать? И как живет она? Она… Сердце заливает теплая волна, а мысли — одна за другой, одна за другой. И нет уж ни темного леса, ни злой завирухи, ни слепящего снега… А глаза синие-синие, как лесные озерца летним солнечным утром, когда еще веет прохладой, когда сверкают в росных блестках травы, когда только-только пробуждается земля. И первые цветы робко тянутся навстречу солнцу. А оно само медленно поднимается над лесными просторами, еще зябкое, несмелое, прозрачное. Полнится птичьим щебетанием лес, просыпается земля, ранний ветерок стряхивает, осыпает росу с веток, с листьев, с пахучих утренних трав. А солнце поднимается все выше и выше, набирается жаркого золота. Такая же и она, как солнечное утро. Надя… Где она, милая, любимая?..
Снуют радостные мысли, надежды, и человеку легче итти, легче забыть про метель, про темную ночь. Тяжело человеку итти без надежды, без радости. А еще тяжелее жить без них.
19
Остап Канапелька тоже видел группу людей в лесу. Он даже проследил за ними. Видел, как люди разделились на группы. По двое, по трое разошлись, разбрелись по дорогам. Подойти к ним, расспросить не решился: мало ли какие люди слоняются в эти дни по лесу, не к каждому и подойдешь. Он слышал голоса людей. Один из них показался ему таким знакомым, таким близким, что он даже шапку снял и почесал затылок. Большой был соблазн выйти из укрытия, приблизиться и сказать: «Здорово, браток, рад тебя видеть! Откуда ты?» Но во-время спохватился, а вдруг все это померещилось? Да и в голосе можно ошибаться в такую вьюгу, когда, гляди, как метет, все дороги заносит. И еще промелькнула мысль: «Пусть бы Надя заночевала где-нибудь, не по ней такая дорога!»