Незаконная планета

Войскунский Евгений Львович

— Ну, понесло вас, Олег, — усмехнулся Морозов. — Для того, чтобы высаживаться, надо, как минимум, иметь корабли, то есть именно сложную техносферу. Не думаете же вы, что им достаточно вспорхнуть, чтобы полететь за тридевять парсеков?

— Кто их знает? — Олег смущенно почесал мизинцем кончик носа.

Вошел Коротков.

— Заснул, — сказал он в ответ на вопросительный взгляд Морозова. — Очень встревожен, хотя и сдерживается. Считает, что у него началась космическая болезнь, — к сожалению, он, по-видимому, не ошибается.

— Скверно. — Морозов посмотрел в иллюминатор, за которым смутно виднелась графитовая поверхность

Плутона. — Надо быстрее доставить его на Землю… Роджер, что там в последней радиосводке — есть какие-нибудь корабли в нашей части Пространства?

— Поблизости — никаких, — поднял Чейс бритую голову от шахматной доски. — Да ничего с ним не сделается. Пересилит. Я знаю Баркли.

Морозов покачал головой. Никому еще, насколько он знал, не удавалось пересилить космическую болезнь. Бывало, что удавалось замедлить ее течение, но не более того. Скверно, скверно… Радировать на Землю, свернуть до срока экспедицию и стартовать домой?.. Радировать, конечно, надо, а вот сворачивать работу… Вдруг представилось: Марта звонит в Управление Космофлота, и ей, как обычно, говорят — все в порядке, экспедиция идет успешно, — минуточку, минуточку, вот только что принято решение прервать экспедицию, там кто-то заболел… нет, нет, заболел планетолог Баркли… да, они стартуют на Землю, ждите через три месяца…

Прервать экспедицию, когда наметились первые обнадеживающие результаты?

Ах, Марта, если б ты знала, как трудно принимать решения…

— Вы не возражаете, коммодор, если я заведу какую-нибудь музыку? — спросил Грегори. — Да-да, тихую и ненавязчивую. — Он включил искатель кристаллофона и, прищурясь, прочел: — «Нуланд, опера „Викинг“, хор гребцов». Не пойдет? «Свадебные песни Соломоновых островов». Тоже не хотите? Ну, я просто не знаю… А, вот, кажется, тихая вещь — романсы Шумана из цикла «Любовь поэта». Пойдет?

— Можно, — кивнул Морозов.

— «Я не сержусь», — объявил Грегори и несколько минут слушал романс, размягченно улыбаясь. — А вот знаете, что я вспомнил? — сказал он. — Однажды я снимал на Кавказе фильм. Охота на бео… безоарового козла — такой, значит, был сюжет. Кабарда, верховья реки Черек, горы, в голубом небе сияет снежная шапка Шхары — красота вокруг необычайная. Со мной были два кабардинца, великие охотники. Целый день мы плутали в горах, выследили и подстрелили двух козлов, и один упал в глубокую пропасть. Под вечер вышли к речке, стали устраиваться на ночлег. Как раз я спустился к воде умыться и вдруг слышу шорох, катятся камни, — и в речку плюхнулось что-то мохнатое, рыженькое, как прическа у нашего друга Олега. Не успел я сообразить, что это такое, как услышал тихое рычание, оглянулся — силы небесные! Скачками бежит к воде человек не человек, обезьяна не обезьяна, вся покрыта бурой шерстью, ручищи длинные…

— Понятно, понятно, кто это был, — сказал Коротков. — Ты сфотографировал ее?

— Погоди, Станислав. С разбегу эта мохнатая тетка кидается в воду, а речка быстрая, и детеныша довольно далеко отнесло, — ну вот, она вплавь за ребеночком и, представьте, поймала его. А по берегу бегут мои охотники и кричат: «Алмасты! Алмасты!» Я схватил камеру, тоже бегу, нацеливаюсь, а руки у меня дрожат… Алмасты выскочила на противоположный берег, а там круча. Ребеночек висит у нее на шее, вцепился, а она оглянулась на нас, посмотрела злыми глазами и давай карабкаться на почти отвесную стену. Как ей удалось это — невозможно понять, но очень быстро она одолела крутизну и скрылась в зарослях. Да, я снял, как она лезла вверх. Неплохой получился фильм.

— Это был снежный человек? — с любопытством спросил Олег. — Вот здорово, Гриша, что ты его увидел. Ведь о нем, кажется, до сих пор спорят.

— Давно перестали, — авторитетно сказал Коротков. — Факт существования снежного человека, он же йети, он же алмасты, многократно подтвержден.

— А чем он питается?

— Да чем придется — корнями растений, ягодами, мелкими грызунами.

— Одним словом, — понимающе сказал Олег, — он ест все, начиная с человека и кончая Библией.

— Что? что? — воззрился на него Коротков. — А, это ты опять из любимого Марка Твена…

— Надоели со своим Твеном, — сказал Драммонд, поднимаясь с диванчика. — Вам, Черных, следовало стать не пилотом, а этим… эссеистом… писакой газетным.

— Вы правы, Драммонд, — кротко согласился Олег. — Вы всегда правы.

— Я бы предпочел, чтобы вы мне возразили. А так — и говорить не о чем. Спокойной ночи, джентльмены.

— Предводитель роботов, — проворчал Грегори и сделал гримасу ему вслед. — Напрасно, Олег, ты ему поддерживаешь… нет… как это…

— Поддакиваешь, хочешь ты сказать? Но он действительно всегда прав. И это тоже верно, что по душевному складу я скорее гуманитарий, чем…

— Брось, — сказал Коротков. — Что за приступ самоуничижения? Гриша прав: нельзя постоянно поддакивать этому сухарю. А насчет снежного человека, скажу я вам, еще в прошлом веке была интересная гипотеза. Будто до наших дней дотянула некая нисходящая, остановившаяся в развитии неандертальская ветвь…

Морозов слушал и не слушал этот разговор. «Кавказ… — думал он. — Вот и Гриша был на Кавказе. Все были — кроме меня… В том году, когда Марта потащила нас на Аланды, так хотелось мне съездить на Кавказ… Как в той песне?.. „На заре, на заре войско выходило… на погибельный Капказ воевать Шамиля…“ А дальше? Вот уже и старые песни стал забывать. Постарел, в начальники вышел — не до песен… Нет, придется свертывать экспедицию. Джон Баркли мне дороже всех богатств Плутона. Черт с ними, ниобием и ванадием, все равно плутоняне не дадут разворачивать тут горную металлургию… А контакта с ними, даже при адском терпении Короткова, достичь невозможно. Что ж, надо идти в рубку, вызвать по каналу срочной связи Космофлот…»

Но он медлил, проверяя свое решение, поворачивая его так и этак.

— …а раз они дотянули, — продолжал между тем Коротков, — значит, биологический вид не изжил себя. Другой вопрос — действительно ли они реликтовые неандертальцы? Я думаю…

Коротков не успел сказать, что он думает. В лилово-черной пижаме, в пестрых индейских мокасинах вошел в кают-компанию Баркли.

— О! — хрипло воскликнул Чейс. — Что я вам говорил, Алексей? Я знаю Баркли. — И он опрокинул своего короля: — Сдаюсь. Еще партию?

— Нет, — сказал Заостровцев, устало потягиваясь. — На сегодня все.

Баркли опустился в кресло рядом с Морозовым. Он был бледен, на лбу блестела испарина.

— Скучно лежать в лазарете, — сказал он слабым голосом. И добавил по-русски: — На лицо Алиоши есть улыбка. Что у вас есть смешное? Я тоже хотель смеяться.

— Просто я рад вас видеть, Джон, — сказал Морозов, — хотя мне кажется, что Коротков сейчас отправит вас обратно.

— Да, Джон, — сказал Коротков озабоченно, — вам надо лежать.