Незаметные
Шрифт:
– Джейн, – шепнул я, и мне сладко было произносить ее имя. Я повторил: – Джейн. Джейн...
Глава 10
Джейн не было уже три недели. Я сел на стул и посмотрел на календарь на стене слева от себя. Там было пятнадцать красных крестов, зачеркнувших рабочие дни месяца.
Как каждое утро, я перечеркнул еще один день – сегодняшний. Глаза мои тянуло к первому кресту – третье сентября. С тех пор, как Джейн ушла, от нее ничего не было. Она не заглянула посмотреть, как я тут, она не послала мне письма, что у нее все нормально. Я ожидал, что она проявится – если не по сентиментальным причинам, то
Я волновался за нее, и не раз было думал съездить в детский сад, где она работала или даже позвонить ее родителям – просто проверить, что у нее все о'кей, но так этого и не сделал. Наверное, боялся.
Хотя по резкому уменьшению потока почты я мог понять, что она сообщила на почту о перемене адреса, иногда на ее имя все же приходили счета, письма или реклама, и я это для нее сохранял.
На всякий случай.
После работы я заехал за молоком и хлебом, но в конце концов настолько махнул на все рукой, что купил полгаллона шоколадного мороженого и пакет орехов. Во все кассы была очередь, так что я выбрал из них ту, где было народу поменьше. Кассирша была молода и хороша, стройная брюнетка, и она мило болтала с человеком впереди меня, быстро пропуская его покупки через сканер. Я смотрел на них обоих с завистью. Хотел бы я иметь эту способность завязать разговор с незнакомым человеком, поговорить о погоде или о текущих событиях или вообще о чем угодно, о чем люди говорят, но даже в воображении у меня такого не выходило. Я просто не мог придумать, чего сказать.
Первый разговор между нами пришлось начинать Джейн. Если бы это должен был сделать я, мы бы никогда не были вместе.
Когда я дошел до кассирши, она мне улыбнулась.
– Привет! – сказала она. – Как жизнь сегодня?
– Нормально, – ответил я. И молча смотрел, как она прозванивает сканером мои покупки.
– Шесть тридцать, – сказала она.
Я молча отдал ей деньги.
Раньше мне это не приходило в голову, но сегодня, засовывая мороженое в морозильник, а хлеб и орехи в буфет, я понял, что есть во мне что-то, отталкивающее людей. Даже отношения с дедом и бабушкой были у меня достаточно формальными. Они никогда меня не обнимали и не целовали, хотя и были ко мне привязаны. Родители аналогично. За всю мою жизнь «друзья нашей семьи», то есть друзья родителей, относились ко мне хорошо, вполне сердечно, но никогда мне не казалось, что меня любят.
И нельзя сказать, чтобы и не любили.
Меня просто не замечали.
Я был никто, ничто.
Всегда ли так было? Возможно. У меня всегда были друзья и в младших классах, и в средних, и в старших, но никогда их не было много, и сейчас, вспоминая, я понял, что почти все они были такими же, как и я, – невыразительными.
Повинуясь импульсу, я пошел в спальню, открыл шкаф и из-под моей висевшей одежды вытащил стопку закрытых коробок – летопись моего прошлого. Вытащив их на середину комнаты, я отдирал заклеивавшие их ленты и открывал их по одной, раскапывая содержимое, пока не нашел свои школьные альбомы.
Их я вытащил и начал просматривать. После школы я их не видел, и странно было снова увидеть эти места, эти лица, эти моды и прически десятилетней давности. Я почувствовал себя старым, и мне стало слегка грустно.
Но еще мне стало весьма и весьма не по себе.
Как я и подозревал, здесь не было фотографий
Я поискал имена Джона Паркера и Брента Берка, моих лучших друзей, в разделе альбома старшего класса, где были собраны фотографии каждого ученика. Здесь они были, но были они совсем не такими, как я помнил – чуть другие черты лица. Я разглядывал страницы, перелистывая от Джона к Бренту и обратно. Я помнил, что у них были куда более интересные лица, чем здесь, более живые, но это, наверное, моя память меняла факты. Потому что вот они – глядящие тупо в камеру пять лет назад, а теперь на меня с этих страниц, и на их лицах нельзя прочесть ни малейшего намека на характер.
Я вернулся к пустым зеленым страницам в начале альбома посмотреть, что они написали мне накануне выпуска.
«Рад, что был знаком с тобой. Хорошего тебе лета. Джон».
«Классного лета и удачи. Брент».
И это мои лучшие друзья? Я закрыл альбом и облизал губы. Такие же безразличные надписи, как от всех других.
Минуту я сидел на полу посередине комнаты, уставившись на стенку. Так это бывает с людьми, впадающими в маразм? Или сходящими с ума? Я сделал глубокий вдох, пытаясь набраться храбрости открыть альбом снова. В них тут дело – или во мне? Или одновременно? Я теперь тоже для них такое же белое пятно – просто имя из прошлого и смутно знакомое лицо?
Я снова открыл альбом, раскрыл его на своей фотографии и стал на нее смотреть. Мое лицо показалось мне не пустым, не смазанным, не безликим, но интересным и разумным.
Может, за эти несколько лет я стал еще более средним, пришла мне нелепая мысль. Может, это болезнь, и я подхватил ее от Джона и Брента.
Нет. Хотелось бы, конечно, чтобы это было так просто. Но тут было что-то куда более серьезное. И пугающее.
Я пролистал альбом до конца, просматривая страницы, и из-за последней страницы перед обложкой выпал знакомый конверт. Там были мои оценки. Я открыл его и просмотрел тонкие прозрачные листы бумаги. Последний год: все «си». Предпоследний: то же самое.
Я не был средним по английскому языку – это я знал. Я всегда писал лучше среднего. Но мои оценки этого не отражали. По всей ведомости – одни «си». Посредственно. Меня окатило холодом, и я бросил альбом и выбежал из спальни. Я пошел в кухню, взял из холодильника банку пива, раскупорил и вылил себе в глотку. В квартире снова стояла тишина. Я стоял в кухне, прислонившись к раковине, глядя на дверь холодильника.
Насколько это все глубоко? Я не знал и не хотел знать. Я даже думать об этом не хотел.
Снаружи небо темнело, солнце склонялось, по квартире пролегли тени, от мебели постепенно оставались силуэты. Я подошел к выключателю и включил свет. Мне было видно место, где стоял диван, где висели репродукции. И мне вдруг стало очень одиноко. Одиноко по-настоящему. Так одиноко, что хотелось заплакать.
Я подумал открыть холодильник и взять еще пива, может, напиться, но мне не хотелось.
Я просто не хотел оставаться вечером в доме.
И я выехал и поехал на юг по фривею Коста-Меса. Только проехав полпути, я понял, куда направляюсь, и тогда я уже не хотел поворачивать, хотя боль в душе становилась все острее.