Незапертая Дверь
Шрифт:
Мы на двоих несли огромный торт, дабы хватило на всю нашу ораву, и впервые надолго и без причины замолкали. Между нами росла стена обоюдного недоумения. Либра напомнила мне враз охладевшего Пешку: она тоже словно не узнавала меня. Я уже начала жалеть о своем первом и последнем выпаде против собственной природы.
С подпорченным настроением я вошла во двор Лешкиного дома. В толпе приглашенных гостей увидела Верку, цедящую шампанское, огненно-рыжую Лариску, кувыркающую в пальцах зажигалку, и любителя химичить – Али. Он первым подошел к нам и, поправив очки, протянул руку и представился. Таким я его видела впервые. Раньше и не замечала, какие у него большие черные глаза, и этот блеск в них – что-то новое.
— Кончай чудить, Алик! — сказала я и рассмеялась, увидев, как вытянулась его физиономия. Он так и не донес до губ мою руку, которую хотел поцеловать с вышедшей из долгой летаргии обходительностью.
— Денька? — выдохнул, наконец, когда я уж подумала, что он задохнется от переизбытка непосильного удивления.
Передо мной снова стоял превратившийся в близорукого крота Алик, морщившийся от света и заученным жестом поправляющий очки, съезжающие с горбинки носа. Куда делись его только что сиявшие, широко раскрытые глаза? Куда втянулись и без того маленькие губы? Неужели он и вправду меня не узнал? Принял за новую подружку Либры? Судя по всему, так оно и было.
— Кибелая? — неспешно подошла к нам похожая на манекен Лариска. — Сменила имидж? А мозги заменить не пробовала?
— Эх, завидую я тебе, Лара Фобия. Тебя-то никакие проблемы с мозгами не беспокоят: у кукол же их нет.
— Да пошла ты, фригидная дура!
— Только после тебя, — ласково улыбнулась я, хотя так и хотелось дать пинка под тощий зад этой Барби.
Выпустив в мою сторону струйку дыма, мастерски катая между пальцами потертую зажигалку, она отошла к дружкам Лешки. Встретилась бы такая рыжая ведьма на пути моей матери! Волос бы не смела, ногтей бы не склеила, костей бы не собрала.
В течение часа я была предметом обсуждений, чувствуя себя блохой под микроскопом. Еще и удостоилась пристального внимания Алика, сопровождавшего меня всюду. Он помогал мне резать торт и раскладывать его по блюдцам, перетаскивал чашки с кипятком, высыпал в вазы конфеты из принесенных коробок. Словом, был готов на все, лишь бы отираться поблизости. Небывалый случай!
— Слышь, День, я тут хотел спросить… — начал было он, расставляя в третий раз блюдца на столе.
— Дуреха, — услышала я за спиной Женькин голос.
— Привет, — мельком оглянулась я и продолжила сервировать стол. — Ты чем-то огорчен, мой любезный друг?
— Конечно, он теперь в полной жопе! — протарахтела подошедшая Верка и толкнула Женьку бедром. — Плакали теперь его блондинки!
— Накапаю анекдотов про брюнеток! — пригрозил Женька.
— Эй, парни, ну скоро там шашлык будет? Костя, неси шампанское! Где-где! Холодильник на кухне, как зайдешь — налево! Леха, ну ты чего? Двигай сюда! Затерся среди винограда! Нечего его обжирать! Ну и что, что дикий!
— Глядя на Алика, даже не верится, что у мужиков не бывает критических дней, — подошла сзади и прошептала мне на ухо Либра.
— Если судить по Алику, то еще как бывают. Причем не дни, а критические месяцы и кретинические года.
Давно отказалась от спиртных напитков. Никогда не ела шашлык, опасаясь выломить продымленным, резиновым мясом зубы. В этот вечер я изменила своим принципам. Женька заявил, что я дважды остолопка, так как ему нравилась сивая размазня, а не эта стерва, в которую я превратилась. В подтверждение тому, что я и не хочу ему нравиться, делала все, на что была неспособна стертая с лица Денька.
Лезущая из бутылок пена, с хлопком улетающие пробки шампанского, темнеющее в стаканах вино, поблескивающая в рюмках водка. Запах духов, дыма, еды, сладостей и вечера – все так знакомо и странно чуждо. Вьющиеся в воздухе комары, грохочущая на всю улицу музыка и пытающиеся переорать друг друга гости. Все стандартно, кроме фейерверка, устроенного Лешкой в честь грядущего Нового года. Я уже и не различала, что мне подливали в фужер: то ли шампанское, то ли морс, то ли пиво. Какой-то парень, выделявшийся в сумраке ослепительно белой рубашкой и черным галстуком, заключил меня в объятья, когда я, наступив на пробку, вознамерилась распластаться.
Либра обвивала руками и своей женственностью шею Женьки, плавно двигаясь с ним в танце. Тут же бегала с поросячьим визгом Верка, закрываясь от летящего в нее конфетти. Кто-то плескал друг в друга шампанским. И среди беспокойного роя прыгающих, кружащихся, выплясывающих силуэтов я различила стоявшего в стороне совершенно трезвого Алика. Единственное в чем была уверена – он смотрел именно на меня.
— Де… Денька! — окликнул меня Лешка, и я повернулась, увидев, что он протягивает мне вазочку с конфетами. — Бери, по… пока «птичье молоко» не… не утекло, а то ведь не надоим больше. Ра… райские птицы все на… на фиг разлетелись.
Я кивнула вместо благодарности, чтобы не перебивать рыданий вечного страдальца Иглесиаса, ноющего в огромных колонках. Во время его затянувшихся страданий Верка споткнулась о провода и чудом не оставила всю улицу в ожидаемой соседями тишине.
Лешка от испуга чуть не перестал заикаться.
А я ли это? — не раз за вечер задавалась я вопросом. Кокетничаю с Женькой, танцую с «белой рубашкой – черным галстуком» и при этом запиваю шоколад водкой? Или я водку закусываю шоколадом? Да, подруга, ты и надралась! Зачем? Чтобы спрятаться, стыдливо сбежать от второй раз преданной Деньки? От этой уже с год праведной трезвенницы, терпеливой и всепрощающей блондинки. Как тогда, когда перешагнула через нее, отдавшись парню лишь потому, что сочла неприличным и дальше оставаться девственницей? Позор! И точно так же на следующий день налакалась, горькими слезами оплакивая расставание с детством, оставшимся невероятно далеко. Где-то среди кукол и наборов пластмассовой посуды, подаренной родственниками, среди паровозиков и машинок, купленных папой. Та Денька, которой я была еще совсем недавно, отделилась, отслоилась, оторвалась и медленно вросла в прошлое. Она осталась там, где пахнет пасхальными куличами, где до сих пор витает запах ели и новогодней мишуры, вытащенной из старой коробки.
А сейчас я расправилась и с обликом той Деньки.
Теперь я оторвалась от нее.
Отделилась, отслоилась и вросла в чужой образ.
Подойдя к столу, я не нашла среди прочих фужеров свой и налила водки в первую попавшуюся рюмку. Ну что у меня за дурная привычка смеяться и плакать одновременно? Наверное, не зря частенько мама подмечала мою двойственность натуры. Собравшись с духом, я намеревалась выпить, наплевав на все приличия. Но помедлила, снова глянув на вставшего в нескольких шагах Алика.