Незапертая Дверь
Шрифт:
— Да, было дело, мы с ним встречались, — равнодушно или скорее кисло призналась Либра. — Но знаешь же, я люблю разнообразие. И вообще не мой типаж: я боюсь всего громоздкого, а он выше меня на голову, даже когда я в туфлях на самом высоком каблуке. Почему рассеклись по параллелям? Ревность его меня достала. Я – существо свободолюбивое, не терплю, когда кто-то пытается ограничить мое личное пространство. Эти его сообщения с тупыми фразами: «Где плаваешь, Русалка? Не тяни на дно неведением. Я в сетях ревности и вот-вот утону». Und so weiter. А он спрашивал обо мне? Ну и не больно надо. Кстати, между мной и Лешкой что-то намечается.
— Между тобой и кем? — изумилась я, чуть не захлебнувшись
— Тьфу, типун мне на язык! — поспешно отмахнулась Либра. — Я хотела сказать, между мной и Женькой. Он как проводил тебя домой, от меня до утра не отставал.
— Этого следовало ожидать, — с легкой обидой отозвалась я и принялась полоскать под краном чашки. — Они все, рано или поздно, оказываются в тебя влюблены. Так было всегда. У тебя с давних пор дело чести – заставить каждого признать, что ты им интересней той, с кем они ходят на свидания. Свидание – такая гадкая формулировка.
— Де-е-енька! — затянула Либра почти искренне, почти жалостливо и, подойдя ко мне, ласково обняла за плечи. — Просто я лишний раз доказываю, что парень тебя не стоит. Проверки чувств еще ни один не выдержал. Так на кой такие тебе сдались?
— Я привыкла, что парни время от времени говорят: «Прости, Надя, ты хорошая девчонка, но я люблю Либру». И я их понимаю, черт подери. Будь я пацаном, тоже бы не устояла.
Либра звонко рассмеялась, и мы еще какое-то время стояли в обнимку. Потом она вспомнила, что обещала с кем-то встретиться и засобиралась уходить. Взяв на прогулку Пешку, я вызвалась проводить ее до остановки и заодно купить рыжему клопу банку корма, так как грызть мясные сухари он напрочь отказался.
— Я люблю тебя, Денька, не забывай об этом, — сказала Либра, когда мы дошли до остановки. — О, мой автобус едет! Опять забит, как банка кильками. Ладно, пока!
Я видела, какими глазами смотрели на Либру стоявшие рядом мужики. Видела, как один парень хлопнул ее по ягодице, когда она поднималась по ступенькам автобуса. Шикарные длинные волосы, закрашенные пудрой веснушки, разные брови и слегка раскосые светло-карие глаза. Все это – наша Либра. Роковой красавицей ее не назовешь, но есть в ней что-то особенное, к чему рвутся все ее воздыхатели. Она мастер скрывать свои недостатки. Никто, кроме нас с Веркой, не знает, что она сутулая, что у нее торчат уши, и что грудь у нее на размер меньше, чем кажется остальным. И при этом ей просто не давали прохода. В нее влюблялись, ее ненавидели, ей завидовали, к ней ревновали и хотели на нее походить.
«Сущая Клеопатра», — подумала я, помахав ей, вставшей у окна, и пошла к круглосуточному магазинчику за подарком для Пешки.
…Задержавшись у подъезда, я заметила лежавшую на скамейке книжку. Ту самую, что видела в руках, подмышкой и в авоське соседушки. Как же это он мог с ней расстаться? Наверное, так поддал кефирку с бубликовой закусью, что до второго этажа едва добежал. Странно, уже почти стемнело, а свет нигде не горит.
Равнодушно пожав плечами, я дернула Пешку и пошла дальше, но остановилась и оглянулась на пухленький цветной квадратик. Не зря, наверное, соседушка не выпускал этот бестселлер из рук. Женский, иронический, эротический роман? Да уж конечно не советы рыболова и не биография Сталина! Впрочем, кто его знает? У всех свои заходы.
Пока никого поблизости не было, я вернулась к скамейке и прихватила книжонку с собой. Поднявшись на второй этаж, позвонила в дверь с намерением вернуть пропажу соседу, раз он ею так дорожит. Постояв немного и предположив, что дома никого нет, спустилась к себе. Отнесу днем или милосердно толкну в почтовый ящик.
Сняв с негаданно расплясавшегося пекинеса поводок, я вошла в кухню, на ходу открывая банку с собачьим лакомством.
—
Я бросила несколько ложек паштета в миску и погладила рыжего клопа по хребту. И вовремя успела отдернуть руку! Пешка чуть не впился в нее, лязгнув зубами и зарычав. С грохотом поставив банку на табурет, я недоуменно смотрела на паразита, с трудом сдерживая порыв открыть дверь и дать ему пинка под хвост. Но он хозяин, а я – квартирант и живу здесь лишь потому, что он есть в жизни одинокой Марьи Сергеевны.
Закинув банку в холодильник, я вышла в коридор. Глянув на брошенную на тумбочку книжку, поборола охватившее любопытство. Заглянуть в аннотацию удерживала брезгливость к ее владельцу. Да и какой смысл начинать читать, если завтра собираюсь вернуть ее наверняка горюющему по ней соседу?
Пощелкав по каналам, посмотрев отрывки уже идущих фильмов, рекламы, новостей я разочарованно выключила телевизор и снова бросила взгляд на бельевую тумбу. В конце концов, если чтение меня хоть немного увлечет, верну книгу, когда дочитаю. А соседушка пусть помучается, поищет всюду, где мог ее оставить. Будет знать, как игнорировать мои скромные: «здравствуйте».
Я честно хотела привязать себя к культурной библиотеке Марьи Сергеевны, но ничего путного из этого не вышло. Стыд и позор мне! Хоть убейте, терпеть не могу классику. Полгода мусолила «Войну и мир», примерно столько же листала «Униженных и оскорбленных», что уж говорить о том, по кому звонил колокол. Наконец нашла в себе силы признать поражение. И как же стало хорошо! Сколько же после того я проглотила дешевых, отвратительно написанных псевдо-детективов!
Вытолкнув себя из кресла, я взяла тряпку и тщательно обтерла книжку. Присмотрелась к довольно красочной, местами помятой обложке. На ней была изображена приоткрытая дверь, украшенная стальными вьюнами. У основания застыла переливающаяся росой изумрудная трава. В небольшой проем сочился яркий бело-золотой свет, затмевающий все то, что таилось по другую сторону.
Я долго стояла, уставившись в эту сияющую щель. Хотелось дотянуться до витой ручки и дернуть ее на себя. Распахнуть эту дверь, окунуться в золото лучей, шагнуть за порог и узнать, что же там скрыто! Я поняла, что дико злюсь на художника, сотворившего такой ядовитый соблазн. И вдруг опустилась меланхолия. Такое впечатление на меня производили разве что картины Хуго Симберга. На обложке не было ни раненых ангелов, ни садов смерти. Но она являла собой недозволенное искушение.
Когда я немного пришла в себя, в который раз удивляясь очнувшейся впечатлительности, обнаружила, что у книжонки нет ни названия, ни имени автора, ни привычного анонса. Ни строчки об издательстве, формате и заверений автора, что все герои и события вымышлены. В ней не было место ничему лишнему, даже страницы не были пронумерованы. Это – плоть, не тронутая печатью повседневности. Но ведь так не бывает. Если только эту книжонку не сотворили на каком-нибудь самопальном оборудовании.
Пройдя в зал и завалившись в кресло, я включила бра и несколько нерешительно погрузилась в чтение. Каким-то из незадействованных органов чувств ощущала, как меня стремительно затягивает в феерический мир. Я спускалась по лестнице слов, иногда обрываясь в глубину пробелов и утопая между берегами строк. Я медленно погружалась в поделенное страницами пространство, вдыхала столь ощутимый запах знакомых цветов и почти осязала предметы. Зная, что сижу в кресле кататоником, мысленно шла по тропам и щурилась от закатных лучей солнца, смаковала сладость выпитых напитков. Я была странствующим рыцарем, скачущим на огромном коне, была влюбленной в него девой, шорохом листьев и росой.