Незапертая дверь
Шрифт:
– Расскажешь - буду знать, - ответила Настя, напряженно вслушивавшаяся в слова Короткова.
– Эдик Старший славится тем, что никогда не режет курочек, несущих не то что золотые, а даже самые обыкновенные яйца, потому как обыкновенные яйца тоже имеют свою цену. У него, кстати, раньше и кличка была другая, Бухгалтер. Все подсчитывал, вплоть до расходов на автобус. И Старший рассудил, кстати вполне здраво, что если человек не может заплатить наличными, то пусть отработает эквивалентную сумму услугами.
– Ну да, - кивнула Настя, уже догадываясь, к чему ведет Коротков,- зачем платить десять тысяч долларов киллеру, когда можно поручить все то же самое сделать должнику. И чем Эдику Старшему помешал Тимур Инджия? Ведь ребята разрабатывали это направление,
– Не был-то не был, но ухитрился переспать с любимой любовницей Эдика. И не просто переспал, но еще и заразил ее чем-то неприличным. Разумеется, Эдика это глубоко возмутило. Якобы Эдик приятно проводил время в ресторане в компании близких и соратников по борьбе, сняли целый зал. А в соседнем зале с парой дружков гулял Тимур. Любовница Старшего вышла, пардон, в туалет, для чего ей пришлось пройти через соседний зал в аккурат мимо столика, за которым сидел Тимур. Тот испытал сильнейший укол стрелы Амура в самое сердце и помчался в холл следом за девушкой своей мечты. Уж в каком таком подсобном помещении они совокуплялись - мне неизвестно, но вернулись оба не скоро. Не через час, конечно, но и не через минуту. Девица своему патрону что-то такое наплела, чему он спьяну поверил, не то у нее понос случился, не то золотуха. А через пару дней Старшему кто-то стукнул, что видели его зазнобу вместе с Тимуром как раз в то самое время, когда она, по легенде, должна была плотно сидеть на горшке. Дальше все и размоталось. Девице Эдик физиономию расквасил, но не капитально, с умом, чтобы можно было еще попользоваться, я ж говорю, он расчетливый. А обидчика вполне мог заказать, это в его характере.
– Погоди, Юра, он мог заказать, или ты точно знаешь, что заказал?
– Я, подруга, вообще ничего не знаю, кроме того, что Эдик Старший действительно существует, действительно контролирует ту часть Подмосковья, где расположен завод Ганелина, и действительно имеет такой характер, как я тебе описал. Все остальное мне поведал наш с тобой общий и горячо любимый начальник. У него тоже есть свои источники.
– Но ты можешь это перепроверить?
– настаивала Настя.
– Быстро - нет, не могу. У меня к Эдику нет прямых подходов.
– А у Афони, выходит, есть... И откуда только? Он в Москве без году неделя, а обзавелся источниками в такой мощной группировке. Юра, как ты думаешь, может быть, Афоня действительно неплохой агентурист, а? Может, он сыщик от бога, и чутье у него безошибочное. Просто я из-за своей неприязни к нему стараюсь видеть только плохое, а достоинств его не замечаю.
– Это что-то новенькое, - хмыкнул Коротков.
– Вчера ты осваивала новое блюдо, а сегодня в голове появились новые мысли. Как говорил один из наших лидеров, главное - начать. Что это с тобой, подруга?
Настя помолчала. Прошло совсем немного времени с того момента, как она разговаривала сегодня с генералом Заточным, а мышление уже изменилось.
– Представь себе, что тебя привели в квартиру и сказали: хочешь оставайся, живи, не хочешь - уходи. И оставили там одного. О чем ты будешь думать?
– задала она вопрос.
– Это что, тест?
– в голосе Короткова в равных пропорциях смешались опасение, недоверие и любопытство.
– Нет, обычный вопрос.
– Я осмотрюсь, пригляжусь и буду решать, оставаться или уходить.
– А если подробнее? Что может заставить тебя уйти или, к примеру, остаться?
– Ой, Аська, да что угодно! Чего ты пристала? Мне цвет стен может не понравиться, или мебель, или вид из окна. Или соседи слишком шумные, спать мешают. Или телевизоpa нет, а я без него жить не могу.
– Ясно. А теперь представь себе, что тебя привели в это помещение и ушли, заперев дверь. Уйти ты не можешь. О чем ты будешь думать в первую очередь?
– А уйти никак нельзя?
– Никак, - Настя покачала головой, пряча улыбку.
– Таково условие эксперимента.
– Тогда я буду думать о том, как мне выжить в этой запертой хате. Проверю, есть ли продукты, работает ли телефон. Если что-то
– А если мебель не нравится или обои не того цвета?
– Да и хрен с ними! Все равно же я уйти не могу, так чего внимание обращать на ерунду. Ну и что из всего этого следует? К чему эти вопросы?
– Юра, - она сделала паузу, доставая сигареты из сумки, - я сегодня виделась с Заточным. Ты знаешь, что его снимают?
– Слышал, что вроде собираются, но приказа пока нет. А что?
– А то. До сегодняшнего дня я была уверена, что в любой момент могу уйти к нему, если Афоня меня уж совсем достанет. Дверь была не заперта, понимаешь? А сегодня я вдруг узнала, что все не так. Дверь, оказывается, заперли, никуда уйти я не могу, и мне придется думать, как выжить в этой запертой хате.
– Вот только не надо меня цитировать, - ехидно заметил Юра.
– Я пока еще не классик. Стало быть, ты, подруга, меня обманула? Клялась, что никуда не уйдешь в ближайшее время, не бросишь меня одного, а сама стреляла глазками по сторонам в поисках теплого местечка. А я-то, дурак, поверил тебе, понадеялся!
– Юрик, я никуда не собиралась уходить, я же дала тебе слово. Но умом-то я понимала, что мне есть куда уйти. Ты вникни! Пока человек думает, что дверь не заперта, что он в любой момент может ее открыть, как только захочет, он видит в окружающем больше плохого, чем хорошего. У него взгляд критический, он не боится выискивать недостатки, потому что знает: если количество недостатков превысит некую критическую массу, он встанет и уйдет. Ты вспомни свои слова, вспомни! Я спросила, что может заставить тебя принять решение уйти или остаться, а ты мне что ответил? Что тебе может одно не понравиться, другое, третье... Ты же не назвал ни одной причины, по которой ты можешь захотеть остаться. Ты даже не подумал о том, что в помещении могут оказаться какие-то достоинства, нет, ты заговорил сразу о недостатках. Юрочка, человек так устроен, понимаешь? Когда есть осознание собственной свободы, свободы выбора, обостряется критичность, это нормально, это естественно. Когда свободы нет, человек вынужден приспосабливаться, и критичность ему мешает. Чтобы выжить, он должен стараться не замечать недостатков и акцентировать достоинства, может быть, даже придумывать их или сильно преувеличивать. Вот примерно то же самое происходит сейчас с моим отношением к Афоне.
– Ладно, я понял. Смотри только не переборщи, а то у тебя Афоня, не ровен час, лучше Колобка окажется.
– Не беспокойся, - рассмеялась Настя, - Афоне это не грозит. И все-таки мне страшно интересно, откуда у него такие источники. Прямо завидно, честное слово! Даже у тебя таких нет, а ты в Москве двадцать лет проработал.
– Двадцать три, - поправил он.
– Тем более. Между прочим, куда мы едем?
– К тебе.
– А ужинать что будем?
– Сейчас купим чего-нибудь по дороге.
Настя посмотрела на часы - почти восемь вечера. День еще не кончился, а у нее такое ощущение, что уже должен быть вечер понедельника, ведь утро воскресенья было так давно...
При плотном графике съемок каждый выходной день был у Ирины Савенич наполнен массой обязательных мероприятий. Надо убрать квартиру, выгладить белье, которое в течение недели стиралось в машине, сделать закупку продуктов, которых должно хватить до следующего выходного, посетить массажиста, косметолога и парикмахерскую. Это было программой на каждый выходной, но, кроме того, накапливались и другие долги - перед друзьями, с которыми надо было повидаться, поздравить с днем рождения и вручить подарок или просто обсудить что-нибудь животрепещущее; перед покойными родственниками и близкими, за чьими могилами Ирина ухаживала уже много лет; даже перед машиной - красным "Фордом", который тоже требовал внимания и ухода, а порой и ремонта, особенно после нанесения очередных боевых шрамов, регулярно появляющихся на сверкающих боках и крыльях.