Нежданно-негаданно (сборник)
Шрифт:
Устраиваясь удобнее, расшевелив голосистые пружины кровати, Наталья замолчала.
– Ну и что, – сказала потом она. – И такие были. Самые разнесчастные бабы. Это собака такая есть, гончая порода называется. Поджарая, вытянутая, морда вострая. Дадут ей на обнюшку эту, цель-то, она и взовьется. И гонит, и гонит, свету невзвидя, и гонит, и гонит. Покуль сама из себя не выскочит. Глядь: хвост в стороне, нос в стороне и ничегошеньки вместе.
– Бабушка, ну ты и артистка! При чем здесь гончая? И где ты видала гончую? У вас ее здесь быть не может.
– По тиливизиру видала, – смиренно отвечала
– И гончую там видала?
– И гончую, и эту, про которую ты говоришь, целе-устреленную… Как есть гончая на задних лапах. Ни кожи ни рожи. Выдохнется при такой гоньбе – кому она нужна? Нет, Вихтория, не завидуй. Баба своей бабьей породы должна быть. У тебя тела хорошая, сдобная. Доброе сердце любит такую телу.
– Все не о том ты, – задумчиво отвечала Вика. – Все теперь не так.
Котенок спрыгнул с ее кровати, выгибая спину, с поднятым хвостом вышагал на середину комнаты и, пригнув голову, уставился на окно, за которым поверх занавески играло ночное яркое небо. Звездный натек застлал всю комнату, чуть пригашая углы, и в нем хорошо было видно, как котенок поворачивает мордочку то к одному окну, то к другому, видна была вздыбившаяся пепельная шерстка и то, как он пятится, как неслышно бежит в кухню.
«Не о том, – согласилась с внучкой Наталья. – Хочешь не хочешь, а надо сознаваться: все тепери не так. На холодный ветер, как собачонку, выгнали человека, и гонит его какая-то сила, гонит, никак не даст остановиться. Самая жизнь гончей породы. А он уж и привык, ему другого и не надо. Только на бегу и кажется ему, что он живет. А как остановится – страшно. Видно, как все кругом перекошено, перекручено…»
– Тебя об одном спрашиваешь, ты о другом, – с обидой сказала Вика, не отставая: что-то зацепило ее в этом разговоре, чем-то ей хотелось успокоить себя.
– Про дедушку-то? – вспомнила Наталья. – Ну так а что про дедушку. Твой-то дедушка и не тот был, с которым я до войны жила…
– Как не тот? – поразилась Вика.
– Ну а как ему быть тому, если того на войне убили, а твой отец опосле войны рожденный? Ни того, ни другого давно уж нету, но сначала-то был один, а уж потом другой. Сначала Николай был, мы с ним эту избенку, как сошлись и отделились от стариков, в лето поставили. Здесь дядья твои, Степан да Василий, родились, Николаевичи. Отсюда он, первый-то дедушка, на войну ушел. А второго дедушку, твоего-то, он же, Николай, мне сюда послал.
– Как – сюда послал? Ты что говоришь-то, бабушка? – Вика рванула кровать, как гармонь, и уселась, наваливаясь на спинку и подбивая под себя подушку. – Ты расскажи.
Что делать: заговорила – надо рассказывать. Наталья подозревала, что младшие ее внуки мало что знают о ней. Одного совсем не привозили в деревню, Вика же была здесь лет пять назад, и неизвестно, когда приехала бы снова, когда бы не эта история. Знают только: деревенская бабушка; вторая бабушка была городской. Подозревают, что деревенской бабушке полагался деревенский дедушка, но его так давно не было, что о нем и не вспоминали. Легче было вспоминать того, первого, о нем хоть слава осталась: погиб на фронте.
– Как он мог прислать, если он погиб? – И голос звонче сделался у Вики, выдавая нетерпение, и кровать под нею наигрывала не переставая. – И как это вообще можно прислать?
– Вот так, – подтвердила Наталья и покивала себе. – Чего только в жизни не состроится. Ко мне Дуся на чай ходит… знаешь Дусю?
– Ну.
– Она опосле войны у родной сестры мужика отбила. У старшей сестры, у той уж двое ребятишек было, а не посмотрела ни на что, увела. Мужик смиренный, а взыграл, поддался. Та была путная баба, а у Дуси все мимо рук, все поперек дела. Ни ребятишек не родила, ни по хозяйству прибраться… охальница, рюмочница… Ну, как нарочно, одно к одному. И терпел мужик, сам стряпал, сам корову доил. Теперь уж и его нет, и сестры не стало, а Дуся к тем же ребятам, которых она без отца оставила, ездит в город родниться, помочь от них берет. Приходит позавчера ко мне: «Наталья, я в городу была, окрестилася. Потеперь спасаюсь». – «Тебе спасаться до-олгонько надо, – говорю ей. – Не андел».
– Бабушка! – вскричала Вика. – Тебя куда опять понесло? Мне неинтересно про твою Дусю, ты про себя, про себя. Про второго дедушку.
– Ворочаюсь, ворочаюсь, – согласилась Наталья, вздыхая. – Я тоже стала – куда понесет. Ну, слушай. С Николаем я прожила шесть годов. Хорошо жили. Он был мужик твердый. Твердый, но не упрямый… ежели где моя права, он понимал. За ним легко было жить. Знаешь, что и на столе будет, и во дворе, и справа для ребятишек. Меня, если по-ранешному говорить, любил. Остановит другой раз глаза и смотрит на меня, хорошо так смотрит… А я уж замечу и ну перед ним показ устраивать, молодой-то было чем похвалиться.
– И чем ты хвалилась?
– А своим. Все своим. Чем еще? Работой я в ту пору не избита была, из себя аккуратная, улыбистая. Во мне солнышко любило играть, я уж про себя это знала и набиралась солнышка побольше. Потом-то отыграало! – протянула она, проводя границу. – Потом все. Сразу затмение зашло. Отревела опосле похоронки, пообгляделась, с чем осталась… Двое ребятишек, одному пять годков, другому три. А младшенький еще и слабенький, никак в тело не мог войти, ручки-ножки как прутики…
– А папы, значит, тогда еще не было? – пробовала Вика спрямить бабушкин рассказ.
– Папы твово не было. Он из другого замеса. Похоронку на Николая принесли зимой, вскорости война кончилась, а осенью, как поля подобрали, прихожу по-вечеру домой – какой-то мужик на бревнышках под окошками сидит. В шинельке в военной, в сапогах. Меня увидал – поднялся. «Я, – говорит, – вместе с вашим мужем воевал и был при нем, когда он от раны смертельной помер. Я, – говорит, – писал вам, как было… получали мое письмо?»
Письмо такое было, оно и потеперь у меня в сохранности. Зашли мы в избу, давай я чай гоношить. А сама все оглядываюсь на него, все думаю: зачем приехал? И ехать неблизко, из-под самого из-под Урала, гора поперек земли так называется. Как снял шинельку – худой, длинный, шея колышком стоит, руки-ноги, как у мальчонки мово, у Васьки, болтаются. По всему видать, досталось солдатику. Один раз был раненный и другой раз контуженный. Контузия получилась хужей раны, он никак не мог ее в докончательности снять.