Нежданно-негаданно (сборник)
Шрифт:
Сеня взялся перебирать, что у них в огороде. Огород был большой, засевался он с умом – его, Сениным, умом велся севооборот и календарь посадок, но Сеня удержался от похвалы себе… Он перечислял грядку за грядкой и все чаще посматривал на дверь: женщина задерживалась. Взглядывала на дверь, он заметил, и девочка.
– Тебе никуда не надо? – спросил он.
Она помотала головой: не надо.
– Тогда посиди, я сейчас.
Он вышел на площадку, где толпились курящие, – женщины среди них не было. Медленно прошелся по одному салону, обводя глазами ряд за рядом, потом по другому, быстро вернулся в свой салон. Девочка вопросительно взметнула на него глаза, она заметила в нем тревогу. Сеня развернулся и за дверью
– Что случилось-то? Не там вышла?
– А куда у нее был билет?
– До Усолья.
Значит, не вдруг спрыгнула, рассчитала заранее. Был дураком и остался дураком.
Он сел возле девочки, перекинул руку ей за голову и, притягивая к себе, сказал глухо:
– Слушай, сбежала от нас твоя тетя Люся.
Девочка вздрогнула и замерла. Сеня боялся, что она заплачет, будет с рыданьем проситься обратно, – нет, все осталось внутри. В оцепенении просидели они, должно быть, с полчаса. Потом девочка зашевелилась, показывая, чтобы он убрал руку, села бочком, отворачиваясь от Сени, и завозилась, шаря где-то под платьишком. Выпрямилась и вложила Сене в руку какую-то пачку. Он глянул: это были деньги.
– Это она дала? – быстрым шепотком спросил Сеня.
Девочка покачала головой: нет.
Так эта девочка, по имени Катя, оказалась в деревне у Сени с Галей, и, таким образом, Сене с Галей ничего не оставалось, как катькаться с этой девочкой.
Сеня потрухивал, ведя с пристани Катю, и, чтобы не показывать ее лишнему народу, шел берегом, с нижней улицы перелез через прясло в свой огород и двинулся с тыла. Галя – баба добрая, но первая реакция могла быть шумной. Но вышло совсем наоборот. Когда Сеня с Катей явились пред ее очи и она удивленно-вопросительно сказала «здра-авствуйте» и когда Сеня продуманным ходом завел Катю в летнюю кухню, а сам выскочил и торопливо принялся объяснять, откуда свалилось к ним это небесное создание, Гали достало только на то, чтобы приахивать:
– Да как же это? Как же это, Господи!.. Как же это!..
Но потом пришли трезвые мысли, и Галя ежедневно окунала в них Сеню как слепого щенка в холодную воду.
– Дурак – он везде дурак. – Эти слова Сеня говорил себе и сам, они были справедливы. – От тебя за версту простотой несет. Какой простотой? А той, которая хуже воровства. – Галя подхватывала последнее слово. – Ведь ты украл ее – если разобраться! Укра-а-ал! – заглушала она слабые Сенины возражения. – Тебе воровка ее подкинула – значит, ворованное. Как ты знаешь, что у нее нет отца-матери? Отец-мать ее, может, ищут, может, уголовный розыск объявили… И найдут, пошто не найдут! Ведь ты бы подумал: тебе навязывают ее купить – нет!.. Навязывают дарма забрать – нет!.. Ум вроде поначальности проблескивал: «нет» говорил… – Особенно Галю пугали оказавшиеся при девочке деньги. – Ведь ты ее купил. – Она забывала, что только что уверяла его, будто «украл». – За свои деньги не стал покупать, а когда тебе их дали – с руками отхватил. На деньги ты позарился, Сеня. Ну что вот ты пыхтишь? Господи! – Она принималась плакать.
В другой раз Галя вспоминала:
– Это беспородную кошку можно без документов принять. А ты не кошку принял. Чтобы жила – надо удочерение сделать. Через неделю в школу отдавать – где у нее метрики? Какая у нее фамилия? Кто был у ней отец – министр какой или убийца… девять душ сгубил?
– Пошто девять-то? – цеплялся Сеня.
– А сколько тебе их надо – девятнадцать?
– Но пошто девять, а не десять, не семь?
– Мы с тобой будем восемь и девять.
Сеня вскипал:
– Да, подбросили, да, дурак! Но я должен был, по-твоему, в Ангару ее спихнуть, когда подбросили? Или что я был должен?
Галя обессиленно взмахивала рукой и уходила. А Сеня думал: «Надо было дать денег этой тете Люсе, чтобы убежала подальше. Или были у нее деньги?» Он вспоминал, много раз восстанавливал в памяти весь разговор с женщиной от начала до конца там, на причале, и все больше казалось ему, что не дурила она его, когда говорила, что собралась бежать. Что пройдоха – сомнений не было, но и пройдоха иной раз вынуждена выходить на правду. Сеня шел к Гале, вставал перед нею вплотную, как столб, чтобы ей не откачнуться и не отойти, и пробовал успокоить:
– Пусть будет как будет. Мы с добром к ребенку – почему мы должны бояться? Теперь государства без метрик, без паспорта живут… а уж люди!.. великое переселение народов. Миллионы скитаются, все теряют… имена тоже. А мы с тобой об одной девочке… кому она нужна, кроме нас?
Он сам удивлялся: о любой бы он сказал «девчонка», а о ней не выговаривалось.
Катя поднималась поздно, спалось ей тут хорошо. Они завтракали в летней кухне, стоящей во дворе, иногда для уюта подтапливая ее: ночи пошли прохладные. Утренний распорядок у Гали с Сеней теперь изменился, они вставали, как обычно, до света, но перехватывали спозаранку только горячий чай, набираясь аппетита и раздвигая дела для неспешного общего завтрака. Сначала Галя заплетала девочке косу, поварчивая на Сеню, как река поварчивает на берег, катая волны. Сеня стал опять говорлив, что в последние годы, к утешению Гали, пошло на убыль, вспомнил свою страсть фантазировать, выдумывать всякие истории, оставленную с тех пор, как подросли дети. Усаживаясь за стол, прикрякивая для порядка, он говорил:
– Выхожу ночью на улицу, а ночь звездная, небо прямо полыхает, как в праздник. Выхожу и любуюсь – хорошо ночью любоваться на звездочки. Вдруг слышу: шу-шу, шу-шу. Кто-то шушукается. Я подумал сначала, что, может, звездочки с неба. А незначай к огороду ближе подхожу – слышней. Если б звездочки – надо взлететь хоть сколько, чтоб ближе к ним. Крадучись продвигаюсь к огороду, спрятался вот за этим углом. А это огурцы на грядке шушукаются. Задумали они сегодня дать деру с гряды. О нас, говорят, забыли. И так жалобно повторяют: забыли, никому мы не нужны, а пропадать, сгнивать безвинно мы не желаем.
– Я позавчера, уж под вечер, три ведра сняла, – оправдывалась Галя.
– Так и говорят, – подхватывал Сеня, – хозяйка позавчера сняла и забыла, а нас надо каждый день обирать, мы в эту пору ходом идем. Сняла, говорят, и из памяти вон, а мы уж желтенькие, как старички, к нам надо уважение иметь. И договариваются, значит, чтоб в двенадцать ноль-ноль, ежели останутся они без женского внимания, совершить коллективный побег. А сейчас, – Сеня смотрел на круглые настенные часы, – половина десятого.
Катя слушала его внимательно и равнодушно, изредка поднимая глаза, пристально всматриваясь в Сеню и словно говоря: а ведь я уже старше, мне эти сказки рассказывать поздно. На все она смотрела со стылым вниманием. Подадут ей варенье – возьмет, намешает в чай и уставится в стакан, наблюдая, как синеет или краснеет чай. А выпить, если не подтолкнуть, забудет. Скажут что-нибудь принести – на полдороге остановится и стоит, уставившись в одну точку. Сядет рядом с кобелем, а подружились они быстро, обнимет его за шею и, оттянув нижнюю губу, замрет. Кобель тычет ее – она дергается безвольно, тряпично, как неживая. Ела она медленно и мало, молоко не пила совсем. На вопросы отвечала односложно, чаще кивая или отмахивая головой, слова произносила с усилием.