Нежилец
Шрифт:
– В смысле?
– Ну вон. – мужичок кивнул на танк, объемно едущий на нас из гранита.
– Николай Филозов? А что он?
– Ну читай внизу, не видишь что ли?
– Николай Филозов, дважды Герой Советского Союза. Ну и что? – я вопросительно глядел на мужичка.
– Ох и молодежь пошла! Тебя в школе не учили, что звание Героя Советского Союза дается только один раз?
– Да, вроде припоминаю…
– Ну? Смекаешь? – нетерпеливо сказал мужичок.
– То есть второй раз – посмертно?
– А то ж! Он еще полгода воевал нежильцом, только уже в пехоте, а потом обвязал себя гранатами и под
– Да-а-а… А откуда вы все это знаете?
– Да здесь раньше висела доска, там все и было сказано. А потом ее кто-то отвинтил. Ну знаешь, бронза – ценный металл, а тут она здоровая такая… Наверно в рай попал.
– А те, кто сами уходят, те в ад что ли?
– Это уж как сложится.
Я все смотрел на молодое лицо, годами тускневшее на старой кладбищенской керамике. Было в этом лице что-то такое… Либо раньше умели так фотографировать, либо действительно этот парень знал для чего живет и умирает.
– Да…. – сказал я наконец, – геройски жил, геройски умер.
– Камикадзе. – сказал мужичок.
– Что?
– Нежилец-воин. В переводе с японского «ками» – означает дух, нежилец, а «кадза» – воин.
– Вы знаете японский?
– Хе… – мужичок горестно вздохнул, – Семь лет назад я еще был заведующим кафедрой в институте иностранных языков. Это я теперь все уже позабыл пока с бомжами здесь околачивался…
Я поспешил перевести разговор на другую тему и кивнул снова на памятник.
– Я бы так наверно не смог…
– В смысле? С гранатами под танк? А чего мешает?
– Ну не знаю… Как-то…
– Да все равно же там будешь, какая разница как уходить, самому по себе или под танком? Конец-то один для всех. Но под танком – героем, сам по себе – человеком, а если будешь шляться – то под забором, бомжом помрешь, парень…
Последние слова прозвучали зло, и мне показалось, что это упрек. Я обиделся.
– А чего сразу я? Что вы сами не уходите?
– Я… – Мужичок вздохнул. Затем виновато огляделся вокруг, словно в последний раз. – Да пожалуй ты прав, хватит, засиделся. Все духу не было, трусил. Теперь наверно смогу. Просто решиться… Если не сейчас, то… Все, сейчас. Прощай, спасибо тебе. Может свидимся.
– Э, э! Стой, я пошутил! – я дернулся к нему, но было поздно – мужичок решительно закрыл глаза и на всякий случай еще прижал их ладонями.
Он стоял и медленно вплавлялся в теплый майский воздух, растворяясь. Через несколько секунд остался только его контур, словно выгнутый в пространстве из тонкой стальной проволоки, затем исчез и он, и на землю упал пустой пыльный ватник.
– Аркадий, вот ты где! – из-за оградки выскочил Глеб, – Ты с ума сошел, тебя там все ищут! Мы уже две процессии вне очереди пропустили! Где ты шляешься?
Я молча указал ему на ватник. В горле стоял комок.
– Чего это такое? – Глеб с подозрением уставился на ватник.
– Только что здесь был нежилец, бывший профессор. Только что он ушел.
Глеб понял что я говорю совершенно серьезно, секунду помолчал, переминаясь с ноги на ногу, но затем все-таки решительно дернул меня за рукав.
– Пошли быстрее! Тебе сейчас родичи такую взбучку выдадут!
– Пусть попробуют.
– Пошли, пошли.
Мы вернулись в новую часть кладбища. Никакой взбучки не было, хотя
Похороны прошли быстро, местные молодчики энергично закидали яму землей, и родственники стали собираться к нам домой на поминки. Глеб уехал в институт – он теперь все-таки решил попытаться успеть к сдаче курсовой. Юлька отозвала меня в сторону. Глаза ее был темными от набухших слез.
– Аркашенька, прощай… – она нежно обняла меня.
– Ну я еще пару дней здесь… – сказал я неуверенно.
– Прощай, мы больше не увидимся. Я тебя всегда буду помнить. – она заплакала.
– Но мы можем еще увидеться завтра… – я чувствовал, что снова появился комок в горле, не хватало еще и мне расплакаться.
– Мне тяжело, Аркашенька. – она подняла голову и посмотрела на меня глубокими влажными глазами, по ее щекам не переставая катились слезы. – Мне очень тяжело. Надо прощаться, это только пытка и тебе и мне. Я не могу… Если бы ты знал как мне… Я не могу… – она снова упала мне на грудь и лишь тихо вздрагивала в беззвучном плаче.
– Прощай, Юлька. Прощай, мой воробышек. – я прижал ее к себе как прижимал когда-то.
Мы стояли неподвижно еще несколько минут, и родственники, ожидавшие в отдалении, стали искоса на нас поглядывать. Наконец мы разжали обьятья, Юлька повернулась и быстро зашагала к чугунным воротам кладбища.
Я вернулся к родственникам, мы сели в автобус и выехали с кладбища. Из окошка я увидел Юльку – она шла по обочине с белым платком в руке.
Из приличия я немного посидел с родственниками, но вскоре тихо ушел и поехал на работу. Программа как назло все еще не хотела оживать – то одно не ладилось, то другое. Вечером я позвонил родителям и сказал что остаюсь на ночь. Просидел всю ночь и весь следующий день. Вечером второго дня позвонил на работу отец, требовал чтобы я немедленно приехал домой. Я сказал, что доделаю работу и тогда вернусь. Завтра. Но завтра не получилось, и я просидел безвылазно еще три дня. Наконец все было готово, я звякнул Михалычу и сказал, что можно приезжать. Затем дозвонился матери и попросил приехать с паспортом чтобы оформить договор на нее. Тут у нас произошел большой скандал – мама кричала что я негодяй, что я вгоняю ее и отца в гроб, что я позор семьи. Сначала я говорил вежливо, что-то объяснял, доказывал, приводил аргументы, но она оставалась непреклонной, никуда ехать не собиралась и требовала чтобы я немедленно бросил все и явился домой для разговора. Тогда я позвонил отцу на работу и теперь мы поругались еще и с отцом. Наконец я сказал, что сегодня зайду домой и швырнул трубку. Вошел Михалыч с бланком.
– Аркаша, как имя-отчество у твоей матери?
– Не надо пока записывать, она отказывается в этом участвовать.
– На отца писать?
– И на отца не надо. Может на Юльку?
– На кого?
– Это я так, про себя. Сейчас звякну. – я снова потянул к себе телефон и набрал юлькин номер.
В трубке раздался хохот какой-то дамы, затем деловито:
– Добрый день, акционерное общество «Витязь».
– Юлю позовите пожалуйста.
– Сейчас. Юлька! – опять хохот.
Наконец я услышал голос Юльки.