Неживой
Шрифт:
— Эй там! Чудища! Выходите. Не спрятаться вам.
— Э-э-э, — ответил ему дрожащий мужской голос. — Сам ты чудище! Не выйдем мы.
— Тогда дверь снесу и сам войду. Но тогда-то вам и ещё больше не сдобровать, ишаки побитые. И чего вам в могилах своих не сиделось… Жить тут надумали что ли? Из всех вас дух повышибаю, да назад в землю запихну.
Засов на двери заскрежетал, она отворилась, и из неё показалось совсем не умертвие, а мужичок… обычный селянин, живой и трясущийся от страха, как бывало при виде хмурого Байгуда.
— И…
Байгуд тихонько отодвинул его с порога, согнулся в три погибели, просунул голову под косяк и заглянул в хату. Там, в темноте и тесноте, засела ещё пара женщин, старик, да дюжины две мужиков с вилами да топорами наперевес.
— Хм-м-м, — задумчиво пробасил богатырь. — А вы чего не ушли отсюдова?
— Не тебе и не нечистой гнать нас с родной земли! — закричал на него старик и замаха кулаками. — А ну пошёл отсюдова, мамонт отожратый! Не дадим добро своё тебе! Не бывать этому!
Селяне подняли на него своё вооружение, и Байгуд почувствовал тычок в боку, как от зубочистки. Вынул голову из проёма, увидел как ему в бок упираются вилы и мужик орудующий ими так и пыжится, да рассмеялся.
— Так-то эт я, Байгуд, вас выручать пришёл и нечистую изгонять, — отсмеявшись, пробасил он. — Не разбойник я. Да и нечистую изрубил уже. Вот хожу тут, осматриваюсь.
— Изрубил, значится? — недоверчиво спросил старик, когда деревенские высыпали на улицу. — А ну-ка, Аксий, иди-к посмотри, что там наш богатырь лохмушкоглазый там учинил и сколько домов нам разломал лапищами своими.
Аксий сверкнул лаптями, пробежал кружок по деревне, да вернулся.
— Так и изрубил, батька. Лежит тама, у Фроськиной заваленки. Домов не порушил пока. Стоит деревня наша.
— Ну вот, старый, а ты не верил, — улыбнулся ему Байгуд.
— Без толку всё, — старик плюнул на землю. — И без тебя уже изрубили. И закололи. И забили. И сожгли пару раз. И даже топить пробовали.
— То есть как это? — удивился батыр.
— А вот так. Возвращается погань эта. Снова придёт изводить нас. Да мы тоже упорные. Не изведёмся.
— Хочешь сказать не одна нечисть тут ошивается? Выводок целый? Значит, есть для меня ещё работка…
— Да нет же. Одна. Убиваем только, как ты убил, да возвращается она. Та же самая. И пары часов не жди, приползёт чёрт этот неугомонный.
— Хм-м-м, — протянул батыр. — Ну-у… вернётся коли, так снова порешу. Буду значит ждать тут. А вы бы пока едбы бы какой сварганили, пока у меня аппетит не разгулялся.
— Иш какой хитрый! — заворчал старик. — Ещё не сделал ничего, а уже корми его, нахлебника. Ладно, вошь с ним, может от добрыни ентого и будет толк. Аксий! Принеси хлеба ему. Да смотри, чтоб руку тебе не откусил, когда пихать ему будешь.
Пока хлеб несли и медовень, и пока нечисть шла, Байгуд достал чамзу, ставшую ему совсем игрушечной, сел наземь, выкрутил толстые пальцы, чтоб хоть как-то попасть по струнам и заиграл.
— А ты совсем по жизни не тревожишься, да? — заворчал на него дед, опасливо озираясь из дверного проёма.
— А чего мне тревожится? — усмехнулся Байгуд и запел.
Байгуд поиграл немного, перекусил, послонялся по двору, да вернулся. Как раз селяне нервно зашептались.
— Ну что там у вас? — прогремел богатырь.
— Вернулся, гад! — ответил старейшина. — Фроськин дом громит, паскуда!
— Чечас разберемся.
Байгуд взвалил саблю на плечо, выхватил из земли копье и пошёл к месту первого поединка.
— Ишь, абсыкын окаянный чего творит! — прокричал Байгуд, увидев как новое чудище раздевает труп старого и напяливает на себя разодранную кольчугу.
Выглядело оно точь в точь так же, как и первое и так же шипело. И судя по его недовольному взгляду и воплю узнало Байгуда.
— И правда вернулся, — подытожил Байгуд. — Откуда ж ты вылезаешь диво дивное? И как множишься?.. Хм. И сколько нам с тобой биться? Месяц? Сколько у тебя жизней?
На этот раз копьём он попал. Хоть и вскользь, но разворотил уродливый череп. Черноликий упал как подкошенный, помер сразу.
— Хм-м-м, — пробасил Байгуд. — Значит, добро чужое разоряешь, а своё отдать не хочешь. Здесь тебя подожду. Только поторопись, чтоб не заскучал я.
Байгуд скурил три трубки, сидя на бревне, что и местным служило лавочкой. Вечерело. Пока чудища не было, снова налетела мошкара. Толстая кожа батыра была им не по хоботкам, но попыток они не оставляли, заставляя Байгуда окуривать вокруг себя ещё сильнее.
Вдруг кто-то цапнул его в шёю, да прокусил таки кожу.
— Маловаты то лучинки, — усмехнулся Байгуд, выдрав из шеи стрелу.
Раздалось шипение. Черноликий стоял неподалёку, смотрел злобно, да сжимал в одной руке лук, а в другой аж три стрелы между пальцев.
— Значит, не только умирать умеешь, хинькаль залёжный. Ну, показывай чему обучен.
Байгуд очнулся у камня, о который его приложило. Камень под силой удара раскололся на несколько частей и впивался в тело острыми гранями. Байгуд хотел подняться, да не смог.
За три дня непрерывного боя он не то, что вспотел, а впервые за жизнь почувствовал, как от усталости стоять не может. Но стоял.
Два дня с ним стояли селяне. Кто с топором, кто с вилами, кто с факелами, а кто с дубиной. Все они по одному и по два померли за визиты чудища. От когтей, клыков и стрел его, как это было не удивительно. А Байгуд так и не понял, как с ним совладать. С каждым разом чудище становилось всё проворнее и старалось два раза не попадаться на уловку, что стоило ему жизни. И в последнюю схватку силы у него было не меньше, чем у Байгуда. Крови напилось что-ли…