Нежность к ревущему зверю
Шрифт:
– Проснулся?
Повернувшись, Лютров обнаружил ее стоящей у двери. Валерия была одета, и отчего-то странным, нелепым выглядело сегодня ее красивое платье. Клоня голову к левому плечу, она не спеша водила гребнем по длинным волосам, переложив их на одну сторону. В какой-то обязательной полуулыбке, в нарочитой медлительности, с какой она обращала к нему глаза, отвлекая их от пальцев с гребнем, было что-то настораживающее… Она даже не воспользовалась зеркалом, всем своим видом давая понять, что чужая здесь.
– Ты… хочешь уйти?
– Нет, просто оделась.
– Иди сюда… Что с тобой?
Она старалась не смотреть на него и улыбалась той трудной улыбкой, которую нельзя унять, так близко от нее до слез.
Валерия склонилась над ним, прикоснулась к щекам холодными от воды ладонями, укрыла и его и свое лицо опавшими волосами, тяжелыми как стеклянное волокно.
– Где ты была столько лет, Валера?
– В Перекатах, – она пыталась шутить, но едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.
– Я кофе поставила… Будешь пить?
Лютров кивнул, и она убежала на кухню. Он накинул халат, поглядел на небо. Далеко в поднебесье проносились легкие облака, из тех, что не мешают работе.
– А хорошо быть женой! – крикнула она из кухни. – Ходишь по квартире, командуешь, ругаешь всякие мужские вещи… Мне идет?
Повязанная подобием передника, с румянцем на скулах, с открытой улыбкой удачливого человека, она и не догадывалась, как была хороша. Веселое настроение удивительно шло к ней. А что не шло?..
Он встал рядом с ней, положил руки так, чтобы не дать ей спрятать лицо, поглядел в глаза – они тоже норовили спрятаться от него, как от свидетеля минувшей ночи.
– Не жалеешь?
– Не-а…
Она принялась теребить пальцами борта его халата.
– Я ведь совсем не понимала, правда… Просто для тебя хотелось. Шла и думала: будь что будет! А как выпила коньяка… Баба пьяна – вся чужа, как говорит бабушка…
– Значит, мы будем вместе?
– Мужем и женой?.. А ты… теперь захочешь?
– Валера, что с тобой?..
Ни с того ни с сего, как ему показалось, она уткнулась лбом в его грудь и разрыдалась. Только тогда Лютров понял, насколько разно то, что случилось с ней и что с ним. Он прижал к себе ее голову, ласково поглаживал ее, и без конца повторял вдруг пришедшие на память мамины слова: «Капелька моя…»
Провожая ее на Каменную набережную, он думал, как хорошо бы, как нужно сегодня никуда не ехать, никуда не выходить, посидеть с ней дома, весь день, приласкать, успокоить.
Чтобы не звонить к ней на работу, он дал ей ключи от квартиры и три вечера подряд заставал Валерию дома.
Ей все нравилось у него – мебель, книги, старинные часы, большая ванная комната, ружья на стене в спальне и шкура гималайского медведя.
Поднимаясь в лифте, Лютров гадал, застанет ли он ее на этот раз, и чем ближе поднимался к своему этажу, тем больше волновался. Волнение переходило в спокойную радость, если в ответ на его звонок слышалось шлепанье тапочек и доносилось из-за двери:
– Это ты?
А затем уж открывалась дверь, и она висла у него на шее. Валерия была далеко не легкой, и он изрядно напрягался, чтобы удержать ее, но радости от этого не уменьшалось.
– Что, соскучился? – спрашивала она, делая ему рожицу, затем тыкалась губами в щеку, велела мыть руки и бежала на кухню готовить ужин.
…Иногда по вечерам к Лютрову по старой памяти приходил Шурик, чтобы посмотреть «большой хоккей на большом экране», и Валерия принималась с таким удовольствием потчевать парнишку чаем и пирожными, что у Лютрова саднило на душе.
«Боже, неужели случится это, и она родит мне сына, – думал он, глядя на них. – И я увижу их вдвоем, услышу их голоса, смех, и все это будет принадлежать и мне?..»
Позднее, сидя перед зеркалом в мохнатом халате, она вдруг спросила:
– Отчего ты такой?
– Какой?
– У тебя измученные глаза. Я еще раньше заметила.
– Наверное, устал…
– Нет.
– Нет?
– Ты не хочешь говорить правду.
Она быстро поднялась и подошла к нему, с каким-то новым выражением взглянула ему в глаза.
– Я знаю.
Привычно, скользящим движением оплела руками его шею, прислонилась головой к плечу и минуту молча стояла так, а он боялся пошевельнуться. – Боишься говорить… что хочешь сына?
– Куда мне…
– Скоро тебе нужно будет только захотеть… Ты все будешь решать сам. Ведь осталось совсем немного?
– Вот освобожусь и… тогда?
Она кивнула. Он понял это по тому, как она шевельнула головой у него на плече.
Первоначальный замысел разработчиков предусматривал затормаживание штурвала автоматом дополнительных усилий на границе допустимых перегрузок: возрастающее сопротивление колонки рукам летчика должно восприниматься как предупреждение об опасности.
После трех полетов Лютров пришел к выводу, что эти гарантии недостаточны, и обескуражил разработчиков отрицательным отзывом.
– Во-первых, штурвал нетрудно протянуть через все эти пульсирующие остановки. Во-вторых, настройка автомата не предусматривает его подключение на виражах, где с не меньшим успехом можно развалить машину…
У ведущих инженеров бригады автоматики КБ были недовольные лица. Согласиться с летчиком – значило для них перечеркнуть часть уже проделанной работы, что-то начинать делать заново.