Нежность к ревущему зверю
Шрифт:
– Что за полеты?
– Простые. Два на высотное оборудование – аварийное снижение, и два на малых скоростях для проверки работы закрылков. Небольшая модернизация… Слетай за меня, а? Может, погоды и не будет, я успею вернуться.
– Иди, скажи Данилову.
– Ага, я сейчас.
Долотов убежал, но тут же вернулся, нахмуренный, с побелевшими скулами.
– Не пускает?
– «Извините, не могу…» Имею я права на отпуск или нет?..
– Имеешь. Только не дури… Подожди меня здесь.
– Просить пойдешь?
– Разговаривать. Не уходи.
Данилов стоял перед отсиненными на больших листах чертежами гидравлических схем и по-стариковски водил по ним красным карандашом, прослеживая работу цепей.
– Алексей Сергеевич?.. Вы насчет замены Долотова? Угадал? Я ничего не имею против, поверьте… Но мне звонит какая-то дама от имени его супруги… Эти кляузы, увольте!..
– Петр Самсонович, я случайно узнал, что Долотов… Только не выдавайте меня… Он каждый год в эту пору ездит на могилу матери. И поскольку не хочет говорить об этом, вы понимаете…
– Боже мой, а я-то, старый дурак, вообразил… И эта дама. Фу, мерзость какая… Какие-то намеки… Послушайте, а почему он своей супруге ничего не хочет рассказать? Она не стала бы беспокоиться…
– Ну, откуда мне знать… Гай говорил, что живут они дружно. Попробуй тут понять.
– Н-да, ничего не поделаешь… Зовите его ко мне.
– Только вы ничего не знаете.
– Можете не повторять… Не путайте меня с Юзефовичем, хоть я и занял должность начальника комплекса.
Долотов стоял у окна и резко обернулся, вглядываясь в лицо вошедшего Лютрова.
– Шагай к Данилову.
– Ну?
– Иди, тебе говорят. Я подожду.
Вернулся он через пять минут. Узкое лицо Долотова выражало недоумение.
– Чем ты улестил его?.. Вот фокус. Данилова не узнать. И вообще, Лешка, за что тебя мужики любят, а? За рост, что ли? Так это вроде бабье дело – рост. Даже Извольский тебе не завидует. Спасибо, Леша. Надо будет – шумни, я в долгу не останусь.
– Не хочешь одалживаться?
– Да нет, я не об этом, – Долотов улыбнулся. – Ты говорил о свадьбе, вот я и подумал…
Вечерами Лютрову не хотелось возвращаться домой. Он допоздна бродил по городу, дважды, стыдясь каждого прохожего, прошелся вдоль Каменной набережной от моста до моста.
И в этот раз он оказался у подъезда дома за полночь. Проходя мимо своего почтового ящика, он увидел втиснутые в щель газеты и вспомнил, что неделю не открывал его. Внизу, под смятыми газетами, лежал белый конверт.
Лютров не мог объяснить себе, чего он испугался. Может быть, боялся потерять последнюю надежду? На конверте не было адреса, значилась только его фамилия.
Маленький листок письма дрожал в одеревеневших непослушных пальцах, Лютров едва отыскал последние слова: «…твоя Валера».
Поднявшись к себе, он, не раздеваясь, сел в кресло и уже не мог, да и не хотел сдерживать себя, чувствуя, как вместе со слабостью, с изнеможением приходит врачующее освобождение от подавленности последних дней.
Рука словно сама по себе поднесла к глазам фиолетовые строчки на тетрадном листке.
«Леша, любимый мой! Заболела бабушка, и я не могла не уехать, она ведь совсем одна. Я ждала тебя до самого отъезда и пишу, когда уже не осталось времени до отхода поезда. Самолеты не летают, от станции придется добираться автобусом. Как приедешь, позвони в Перекаты Колчановым, они меня позовут. Я буду ждать. Крепко целую тебя, твоя Валера».
…Прижав ладони к ушам, девушка за стеклянной перегородкой телеграфа не отрывала глаз от толстой книги.
– Девушка, вы добрая?
– Не знаю… А вас надо пожалеть? – она с интересом посмотрела на позднего посетителя.
– Ага. Нужно дозвониться в Перекаты, но есть только адрес и фамилия абонента.
– Попробуем, – она взялась за ручку, и Лютров заметил сильно испачканные чернилами пальцы. – Область? так… Город? Улица… Колчанов?.. Так. Подождите.
Он сидел, вставал, выходил на улицу покурить, возвращался и снова сидел, глядя на неутомимую девушку за стеклянной перегородкой. Скоро ему стало казаться, что все телефонистки заснули, и эта в конце концов откажется от беспрерывных запросов и пошлет его спать. А может, и нет?.. Вот она принялась выговаривать кому-то, словно ей лично понадобилось поднять с постели Петра Саввича Колчанова, живущего где-то у черта на куличках. И когда Лютрову стало жаль ее и хотелось оставить все до утра, она сказала ему свойским голосом:
– Пройдите во вторую кабину.
Лютров взял трубку и сказал:
– Алло!
Но в ней шипело, скрипело, умолкало, появлялись невразумительные обрывки слов и наконец строгий голос сказал:
– Одну минуту!.. Говорите.
– Это квартира Колчанова! – сказали в трубке.
– Мария Васильевна? Здравствуйте!.. Лютров говорит! Алексей Сергеевич!.. Вы помните меня?.. Узнали? Слава богу!.. Простите, что врываюсь к вам ночью, мне очень нужно поговорить с Валерой!.. Да, да. Не могли бы вы позвать ее?.. Это, кажется, недалеко от вас?.. Вы меня очень обяжете, очень!.. Спасибо, жду!..
Лютров для чего-то переложил трубку к правому уху, словно перестал доверять левому, и услышал мужской голос:
– Алексей Сергеевич? Здравствуйте!..
– Петр Саввич?
– Я!.. Откуда это ты?
– Издалека. Извините, что разбудил.
– Понял, ничего. Валера прямо измучилась ожидаючи… Сейчас придет. Маша побежала… Да вот они!..
– Леша!..
– Я, Валера!
– Почему так долго не звонил?.. Я… Ты ничего не знаешь.
Ему послышались всхлипы.
– Что с бабушкой? Почему ты плачешь?..
– С бабушкой ничего… А ты… Бабушка выздоравливает.
– Перестань… Что о тебе подумают?
– Ты ничего не знаешь… У нас будет ребенок…
– Валера!.. Ты сказала, что я твой муж?
– Нет…
– Скажешь?
– Как ты велишь.
– Господи, сейчас же! Ты слышишь?
– Да.
– Я приеду за тобой.
– Когда?
– Потерпи немного. Я жду погоды… Недельку, может быть.
– Только дай телеграмму, я встречу.
– Непременно. Ты больше не плачешь?.. То-то же. Поцелуй меня.