Нежные листья, ядовитые корни
Шрифт:
– Ты что, пришел без котиков? – Светкин голос по-прежнему издевательски нежен. – На фига ты вообще тогда приперся?
Тишина.
– Почему я никогда не смеюсь на твоих выступлениях, а?
– Потому что у тебя нет чувства юмора? – не выдерживает Маша.
Общий, почти неслышный вздох проносится по классу. Елиной полагалось смиренно получить свою порцию издевок и безропотно поникнуть.
Светка окидывает Машу таким взглядом, будто снимает мерку для гроба. Из голоса начисто пропадает ленца. Теперь им можно вскрывать
– Дядя Куклачев, ты идиот?
Врежу, понимает Маша, я ей сейчас врежу. Господи, как обидно – дотянуть до одиннадцатого класса и сорваться на финишной прямой. Она ведь только этого и ждет!
В голове сильными толчками пульсирует кровь. «Бей! – приказывает внутренний голос. – Ударь ее – и на этом все закончится!»
Маша шагает вперед, сжав кулаки, как вдруг толстяк Ванеев громко и очень убедительно мяукает с третьей парты.
Все вздрагивают от неожиданности.
– Хочешь, я буду твоим котиком, Манечка? – ухмыляется он.
– Хочу, Митенька, – в тон ему отвечает Маша.
– А ты меня не кастрируешь, Манечка? – пугается Ванеев.
Все смеются. Рогозина после паузы тоже начинает смеяться – кудри сверкают на солнце, когда она запрокидывает голову, – и Маша понимает, что на этот раз пронесло.
– …Машка!
Она вздрогнула и непонимающе взглянула на мужа.
– Кличка, спрашиваю, какая у тебя была? Ты сказала, она всех наградила кличками.
– А, да… – Маша аккуратно свернула письмо и спрятала в конверт. – Меня прозвали Куклачевым.
Сергей фыркнул от неожиданности.
– Это еще почему?
– Из-за волос. Ну, понимаешь, рыжая – значит, клоун. Клоун – значит, Куклачев.
– А-а-а! Ну и глупость.
– Глупость, ага, – согласилась она. – Знаешь, что мне больше всего не нравится в этом письме?
– М-м?
– Мой почтовый адрес на конверте. Я никогда не давала его ни Рогозиной, ни кому-то еще из нашего класса.
– Откуда же она его узнала? – заинтересовался Сергей.
– Вот именно. Откуда?
В дверь туалета постучали – довольно бесцеремонно.
– Эй, у тебя там все в порядке?
Матильда оторвала взгляд от теста, на который она таращилась последние пять минут.
– Да, Наташ, – откликнулась она. – Извини! Скоро выйду.
Две полоски. Две полоски. Две полоски.
Вот же черт!
Адски захотелось курить. Но последнюю в своей жизни сигарету Матильда затушила во дворике женской консультации, когда узнала о первой беременности.
Вернее было бы сказать, не узнала, а подтвердила. Всех своих детей она чувствовала еще до того, как врачи сообщали: вы, Губанова, беременны. И в этот раз ее тоже покалывало знакомое ощущение, но Матильда умела виртуозно забалтывать саму себя. Невозможно, говорила она, мы предохранялись так тщательно!
Нате ваше «тщательно». Получите посылочку от аиста с капустой.
– И распишитесь! – пробормотала Матильда, пряча тест в сумку.
Она поправила лифчик, мужественно сдерживавший напор ее плоти единственным крючком (два других оторвались, пав в неравной борьбе), одернула блузку. Подумав, подвела губы помадой отчаянно-кумачового цвета: словно флаг поднимала, собираясь в атаку.
И храбро вышла из туалета.
– Тебе спортом надо заняться, – сообщила Наташка, хрустя галетой. – Тогда запоров не будет.
Матильда покраснела. Подруга твердо стояла на позиции «что естественно, то не постыдно», прямым текстом комментируя все физиологические процессы своего и посторонних организмов.
– Заодно и фигура появится… – Наташа скептически оглядела Матильдины телеса. – Когда-нибудь. Ты глянь на меня! О! О!
Она продемонстрировала пресс и бицепсы. Гладкая, мелкая, сухая, как саранча.
– Нат, у тебя в доме кто живет? – миролюбиво поинтересовалась Матильда.
– Ты же знаешь: хомяк.
– А у меня – четыре оглоеда и муж. Какой спорт?
– Дети – цветы жизни! – провозгласила Наталья.
– Угу. А я компост, из которого они произрастают.
– Мотя!
– А компост, он какой? – упрямо продолжала Матильда. – Правильно: жирный! Так что я устроена в соответствии с природным замыслом.
Подруга бросила ей галету.
– Ты мне тут природным замыслом не прикрывайся! Зачем рожала тогда?
Матильда обезоруживающе улыбнулась.
– Так ведь нравится мне это дело, Нат. Ну что ты хочешь от меня – чтобы я сказала, что больше у меня ничего не получается, кроме как рожать пацанов? Давай признаюсь. Не получается. Дура я толстая. Неумеха. Размазня.
– У тебя, кстати, помада размазалась.
Матильда взяла салфетку и тщательно отерла губы. Вот вам и флаг! Наш отряд капитулировал без боя.
Она откусила галету и сморщилась. Картон поджаренный…
Наталья вдохновенно заговорила о спорте, Матильда слушала, кивала, а сама думала о больнице. Аборт. Слово-то какое мерзкое, будто собаке палку кинули, а попали по Матильде. Прямо по животу. Хлобысь палкой – и нету ребеночка.
«Что же мне, пятого рожать? Надорвусь. И Валерка надорвется. Хватит с него, что он двоих неродных воспитывает».
– Ты меня не слушаешь! – рявкнула Наталья, заметив ее затуманившийся взляд.
– Слушаю-слушаю! – Матильда схватила галету и виновато схрумкала ее целиком. – Я просто… задумалась!
– О чем?
«О том, что девчонку мне судьба не посылает. А еще одного мальчишку я сама не хочу».
– На слет меня пригласили, – вспомнила она. – То есть на встречу. Бывших одноклассниц. В подмосковном отеле.
Наталья удивилась.
– Тебя? – уточнила она. Как будто могли пригласить какую-то другую Губанову, а еще лучше – ее, Наталью.