Нежные языки пламени. Лотос
Шрифт:
– Кто здесь? – ее голос заставил меня подпрыгнуть в кресле, где я свернулась клубочком, раздумывая над кусками моего не собираемого пазла, куда теперь еще добавились и родители Сережи.
– Мама? Это я, Даша. Господи, мама. Ты пришла в себя? – Я улыбалась и плакала одновременно. Я думала, что на сегодня выплакала все слезы, но эти были другими, хорошими.
– Я пришла в себя еще вчера, если уж на то пошло, – сказала мама ворчливо, и я невольно рассмеялась, бросилась к ней и взяла ее за руку. Рука была холодной и тонкой,
– Почему ты не причесана? – спросила она, разглядывая мой хвостик.
– Я-то как раз думала, что причесалась.
– Замотать волосы куском резинки – не значит причесаться, Даша. Ты похожа на учительницу географии.
– Почему именно географии? – усмехнулась я, укрывая мамины руки одеялом. Я продолжала держать ее ладони в своих под ним. Только сейчас, сидя тут рядом с нею, я вдруг поняла, насколько боялась ее потерять. Без нее моя жизнь не имеет никакой точки опоры, она всегда была моим солнцем, вокруг которого я вращалась. Мне было наплевать на то, что меня не замечали, мне было все равно, сколько других планет – мужчин, любовников, знакомых и поклонников крутится вокруг моей звезды. Она все равно всегда возвращалась ко мне. Моя мама.
– Не знаю, почему. Ну кто может стать учителем географии? Я вообще повесилась бы, если б мне пришлось оказаться в комнате с двадцатью детьми, но кто уж не имеет фантазии на что-то другое – они идут учить литературе, иностранным языкам, математике там. А география – это уж совсем странно, как твой хвост дурацкий.
– География, между прочим, очень важная наука. Она открыла все континенты.
– И что? Континенты. Можно подумать, от них проку много. Тут по одному континенту не наездишься. Нет, ты мне объясни, что произошло? Как я тут оказалась? Я даже не могла поверить, что я в Москве. Я была в Авиньоне, на съемках. Что будет с фильмом? Господи, какой позор!
– Нет, ты нормальная? Думать о съемках, когда ты только вышла из комы? Мам! – возмутилась я.
Мама посмотрела на меня так, словно я была совершенным несмышленышем. Конечно, какая может быть кома, когда речь идет о съемках. Она наверняка предпочла бы не прекращать съемок и в этой ситуации. А что, в самом деле, ведь таких персонажей полно! Как сегодня заметил отец Сережи: в каждой тридцатой серии кто-то нет-нет, да и выйдет из комы.
– Кстати, о съемках. Я так понимаю, что мой дорогой Кузя ни разу не пришел меня повидать? Вот она, любовь молодых, ни в чем нельзя быть уверенной.
– Да он просто дурак, твой Кузя! Сам не понимает, что потерял, – вступилась я. Маминого молодого любовника, певца, чьих песен никто не знает, смазливого Кузьму Савина я не могла выносить с самого начала. Мама вздохнула и сжала мои пальцы.
– Эх, Даша, Даша, какая ж ты наивная. Кузьма прекрасно понимал, что теряет и что приобретает. Ты считаешь меня полной дурой? Но согласись, он такой красивый.
– Слишком красивый! Он ухаживает за собой больше, чем я.
– Что совсем не трудно, не правда ли? – отбрила меня мама. – Однако, как я понимаю,
– Она сказала? – я всплеснула руками. – Нет, это ни в какие ворота не лезет. Все-таки мне хотелось бы сообщать подобные новости своей матери самостоятельно. А она сказала, за кого?
– О, Шура заявила, что ты подцепила французского графа, а поскольку я не могу представить себе никакой другой французской аристократической семьи, с которой ты хоть раз пересекалась, кроме семьи Де Моро, то, полагаю, либо Шура ошиблась, либо ты каким-то образом подцепила кого-то на той вечеринке в особняке Габриэль Буже. Признаюсь честно, первая версия кажется мне намного реалистичнее.
– Ты всегда в меня верила, – хмыкнула я с умеренным сарказмом. Мама измерила меня своим фирменным оценивающим взглядом и пожала плечами.
– Просто помню, как ты выглядела в тот день. Хотя платье было довольно миленьким. У мужчин вкусы бывают самые престранные, а ты по-своему хороша. Диковата, но хороша. И все же согласись, твой конский хвост – и граф! Неужели, правда?
– Представь себе, – улыбнулась я. Мама тоже улыбнулась и кивнула. Я видела, что она устала, но я не хотела уходить. Я спросила, не будут ли ее больше вводить в этот искусственный сон, и мама заверила меня, что она выспалась лет на пять вперед.
– Вообще, это самый странный опыт в моей жизни. Я помню, как вчера я ждала курьера со съемочной площадки, мне должны были прислать сценарий на завтра. А следующий момент – и я тут, в Москве, утыканная какими-то капельницами. И прошло несколько недель. Чудовищно. Теперь меня, наверное, вообще вырежут из фильма. Честно говоря, у меня и роль-то была небольшая. Продюсеру понравилось то, что я говорю по-русски. Акцент, им нужен был акцент. Но слов у меня было – кот наплакал. С таким же успехом можно было снимать немую.
– Мама.
– Что? – она посмотрела на меня с удивлением, словно вообще забыла, что я нахожусь рядом с ней.
– Скажи, а ты ничего странного не заметила перед тем, как у тебя случился приступ? – спросила я, кусая ногти. Мама замолчала, разглядывая меня, словно я была живым кроссвордом. Вниз по вертикали, семь букв. Свихнувшаяся дочь. Идиотка.
– В каком смысле – странного?
– В любом смысле. В поле зрения попали подозрительные люди… Может быть, к тебе кто-нибудь приходил. Или, к примеру, у тебя возникло странное чувство, будто что что-то идёт не так. Может, кто-то был в твоей комнате. Женщина…
– Женщина… ты говоришь о ком-то конкретно? – нахмурилась мама. – Что произошло, почему у тебя такое лицо, словно ты проглотила пенку от киселя. Ты что-то не договариваешь.
– Я просто пытаюсь понять, что произошло. Может быть, на тебя кто-то напал.
– Напал? На меня? Зачем? – Мама хлопала глазами, а я жалела, что завела этот разговор. Мама только пришла в себя, а я волную ее. Знаю же, что людям с сахарным диабетом нельзя волноваться, и вот – хорошая же я дочь! – мучаю ее вопросами.