Незнакомцы в поезде
Шрифт:
— Черт возьми, я не любил ее. — Оуэн смотрел на Гая, и при этом его лицо осталось абсолютно неизменным.
Гай в ответ не моргая посмотрел на него. Не любил ее, не любил, вертелось у него в голове. Его мысль с трудом двинулась вспять, извлекая из запасов старые уравнения, который теперь не сходились.
— Не любили ее? — переспросил он.
— Нет. Ну, не в том смысле, как вы, кажется, думаете. Я, конечно, не хотел, чтобы она умерла, и, понимаете, я сделал бы всё, чтобы не дать ей умереть, но я был вполне рад, что мне не придется жениться на ней. Жениться — это было так, идея. Вот почему она завела ребенка. Это не вина мужчины, я считаю. А вы?
Оуэн смотрел на Гая с пьяной прямотой, ожидая ответа, его широкий рот сложился в неровную твердую линию, каким был тогда, во время дачи свидетельских показаний. Он ждал,
Гай сделал нетерпеливый жест. Он никак не мог добиться, чтобы старые уравнения сошлись. Он не мог придать смысла происходящему, разве что в ироническом ключе. Теперь нет никакого смысла в том, что он здесь, если не рассматривать это с иронией. И зря он обливается потом, казнит себя в этом номере ради незнакомца, который смотрит на это равнодушно, если не с иронией.
— Вы согласны со мной? — настаивал на ответе Оуэн, протягивая руку к бутылке, стоящей рядом с ним на столике.
Гай не мог выдавить из себя ни слова. Жаркий, не выразимый в словах гнев закипал в нем. Он стащил с себя галстук и расстегнул воротник рубашки, затем поискал глазами кондиционер — при распахнутых окнах.
Оуэн пожал плечами. Он чувствовал себя вполне удобно в рубашке с открытым воротом и пиджаке с расстегнутой молнией. Гай почувствовал совершенно необъяснимое желание засунуть что-нибудь в горло этому Оуэну, избить его, раздавить, вытащить в конце концов его из его удобного кресла и лишить его самодовольного комфорта.
— Послушайте, — спокойно начал Гай, — я…
Но Оуэн начал говорить в то же самое мгновение, и нудно продолжал жужжать, не глядя на Гая, который стоял посреди комнаты со всё еще открытым ртом:
— …второй раз. Я женился через два месяца после развода, и тут же начались проблемы. Не знаю, была бы Мириам не такой. Я бы сказал, она была бы еще хуже. Луиза умотала два месяца назад, а перед этим чуть не вызвала пожар в большом многоквартирном доме… — Он продолжал говорить и говорить, наливал и наливал виски, стоявшей рядом, и Гай чувствовал неуважение, прямое оскорбление себя в том, как Оуэн наливал и наливал. Гай вспомнил, как он вел себя на общем допросе. Во всяком случае не так, как должен был вести себя муж убитой. И с чего тогда Оуэн должен питать к нему уважение? Самое ужасное, что страдают от этого больше мужики. Женщинам длинный язык помогает. Возьми Луизу, она придет в этот самый дом, и ее встретят как свою, а пойди я…
— Послушайте! — перебил его Гай, не в силах больше сдерживаться, я… я тоже убил человека! Я тоже убийца!
Оуэн опять опусти ногу на пол, опять выпрямился в кресле, посмотрел на Гая, на открытое окно, затем опять на Гая, словно обдумывал, как ему бежать или защищаться, но пьяное удивление и тревога на его лице были столь невыразительными, что показались Гаю издевкой над его серьезностью. Оуэн стал ставить стакан на столик, но не закончил этого действия и спросил:
— Это как?
— Послушайте! — закричал Гай. — Послушайте, я конченный человек, я, считайте, мертвец, потому что я собираюсь сдаться полиции. Немедленно! Потому что я убил человека, вы это понимаете?! Что вы на меня смотрите, будто вам всё равно?! И не лежите на спинке кресла!
— А почему я не могу прислониться к спинке? — Оуэн обеими руками держался за стакан, в который он только что налил виски и кока-колы.
— Для вас ничего не значит, что я убийца, лишил человека жизни, на что не имеет права ни одно человеческое существо?
Кивнул Оуэн или нет, Гай не заметил: тот продолжал потягивать виски.
Гай уставился на него. Слова, спутанные клубки из тысяч и тысяч слов, казалось, проникли и насытили его кровь, вызвали волны жара, поднимавшиеся от его сжатых кулаков. Клубок состоял из ругательств в адрес Оуэна, фраз и абзацев признания, написанных сегодня утром, и он разрастался, потому что пьяный идиот в кресле не хотел слушать их. Пьяный идиот решил выглядеть безразличным. Гай подумал, что он не похож на убийцу — в рубашке с белыми манжетами, шелковом галстуке, темно-синих брюках. И, может быть, его напряженное лицо никому не покажется лицом убийцы.
— Это неправда, — сказал Гай, — что никто не знает, как выглядит убийца. Убийца выглядит, как любой, как все.
Он приложил кулак тыльной стороной ко лбу и снова отнял его, потому что знал, что подходят последние слова и он был не в состоянии
Внезапно Гай пошел и налил себе виски на три пальца, потом залпом выпил.
— Рад видеть, что у меня наконец-то есть с кем выпить, — пробормотал Оуэн. Гай сел напротив Оуэна на аккуратную, покрытую зеленым покрывалом кровать. Внезапно он почувствовал усталость.
— Так для вас это ничего не значит, — начал он снова, — ничего не значит для вас?
— Вы не первый человек, кого я вижу, кто убил другого человека. Или женщину. — Он усмехнулся. — Мне кажется, чаще так свободу находят женщины.
— Какую свободу? Я не свободен! Я сделал это хладнокровно. Безо всякой причины. Вы не понимаете, что может быть хуже? Я сделал это для… Он хотел сказать, что сделал это, потому что в нем была та мера порочности, достаточная для совершения убийства, но понял, что для Оуэна это будет пустой звук, так как тот был человеком практичным. Оуэн был настолько практичным, что не станет затруднять себя тем, что набросится на Гая или сбежит от него, или позовет полицию, потому что куда удобнее сидеть в кресле.
Оуэн качал головой, словно действительно обдумывал точку зрения Гая. Ресницы у него были полуопущены. Он наклонился и что-то достал из кармана. Коробка с табаком. Потом он достал пачку курительной бумаги из нагрудного кармана рубашки.
Гай наблюдал за всей этой операцией, которая, казалось, продлится годы.
— Пожалуйста, — сказал Гай, протягивая свои сигареты.
Оуэн посмотрел на них с сомнением.
— Что это за сигареты?
— Канадские. Довольно хорошие. Попробуйте.
— Спасибо, я, — он закрыл коробку зубами, — предпочитаю свой сорт. И еще минуты три делал самокрутку.
— Это было так, словно я достал пистолет, пальнул в кого-то в общественном парке и убил его, — продолжал Гай, решив идти дальше, хотя всё обстояло так, будто он говорил с неодушевленным предметом вроде лежащего в кресле диктофона — с той разницей, что в этот предмет его слова совсем не проникали. До Оуэна не доходило, что ли, что Гай может достать пистолет прямо в номере и наставить на него? — Меня заставили сделать это. Вот что я расскажу полиции, но это не будет иметь значения. Какая разница? Ведь я это сделал? Я. Знаете, я должен рассказать вам идею Бруно. — Оуэн сейчас по крайней мере смотрел на него. Нельзя сказать, чтобы он был поглощен повествованием, но на его лице было написано пьяное внимание, смешанное с удовольствием и деликатностью. Но Гая это не остановило, он не давал себе остановиться. — Идея Бруно состояла в том, что мы должны убить друг для друга. Он должен убить Мириам, а я — его отца. Затем он поехал в Техас и убил Мириам, за моей спиной, без моего согласия и ведома, понимаете? Выбор слов Гай ограничивал, но так, по крайней мере, Оуэн слушал его и слова лились. — Я об этом не знал и даже не подозревал, это так. Узнал через несколько месяцев. И тогда он начал преследовать меня. Он начал говорить мне, что повесит смерть Мириам на меня, если я не доведу до конца его проклятый план. Вы понимаете? А это значило — убить его отца. Вся идея была основана на том, что для убийств нет причин. Никаких личных мотивов. И таким образом нас невозможно было бы выследить — поодиночке. Учитывая, что мы не виделись друг с другом. Но это уже другое дело. В общем, я убил его. Я был раздавлен. Бруно сломал меня письмами, шантажом и бессонницей. Он и меня сделал ненормальным. И я думаю, любого человека можно сломать. Я мог бы сломать вас. При подобных обстоятельствах я мог бы сломать вас и заставить вас убить кого-то. Я мог бы пользоваться не теми методами, который Бруно применял против меня, но они сработали бы. А благодаря чему еще функционируют тоталитарные государства? Вы когда-нибудь думали о таких вещах, Оуэн? Ну вот, это я и расскажу в полиции, но это не сыграет роли, потому что они скажут, что не надо было поддаваться. — Гай набрал воздуха. — Это не сыграет роли, потому что они скажут, что я проявил слабость. Но теперь вне всё равно, понимаете? Я никого не боюсь, понимаете? — Он пригнулся и заглянул Оуэну в лицо, но Оуэн вряд ли видел Гая. Его голова, поддерживаемая руками, пошатывалась из стороны в сторону. Гай встал и выпрямился. Он не мог сделать так, чтобы Оуэн смотрел на него, он чувствовал, что Оуэн не понимает главного смысла сказанного им, но ничто из этого уже не имело значения. — Я приму всё, что мне определят. То же самое я скажу завтра полиции.