Незнакомки
Шрифт:
– Меня зовут Джанни. Очень рад вас видеть.
Голос у него был чуть ниже, чем у Керуредана. Я пожала ему руку, не назвав себя. Он был одет в серый вельветовый костюм, поношенный и слишком просторный для его худого тела.
Женевьева Перро улыбнулась мне. Теперь она выглядела моложе, чем там, в передней, и лишь строгий пучок противоречил мягкому выражению лица. Эта легкая загадочная улыбка приятно обволакивала меня, как и взгляд ее зеленых глаз. Она была одета в скромное бордовое платье. Ни украшений, ни колец. Лишь на запястье поблескивала цепочка.
– Мишель рассказывал о вас много хорошего. А я благодарю
Она говорила чистым голосом, с произношением урожденной парижанки. Мишель Керуредан и Джанни сели, скрестив ноги, на пол, где был расстелен шерстяной ковер.
– Садитесь, – сказала она мне все с той же улыбкой. И указала на ковер. Впрочем, в комнате и не было стульев, только между окном, скрытым портьерами, и письменным столом темного дерева стояло кресло с кожаной спинкой.
Она тоже опустилась на ковер, скрестив ноги и держась очень прямо. Мы сидели все четверо вот так, кружком, на полу, словно собрались затеять какую-то игру, правил которой я пока еще не знала.
– Сейчас мы займемся чтением, – объявила Женевьева Перро. – Выберем что-нибудь простое, но важное, чтобы отметить приход нашей новой подруги.
Мишель Керуредан расстегнул свой коричневый портфель, стоявший рядом с ним, вынул несколько листков и протянул их Джанни.
– Сегодня тебе читать, – сказал он.
Джанни начал читать, медленно и размеренно, певучим голосом, точно актер классического театра или оперный тенор. Я узнала отрывок из книги доктора Бода. Там говорилось о сне, который он увидел в возрасте одиннадцати лет. До этого он был обыкновенным ламбетским мальчишкой, сыном обыкновенных родителей. И вел самую обыкновенную жизнь в этом квартале, с его блеклыми тонами, кирпичными зданиями, бетонными складами и лужами на тротуарах. Но в ту ночь ему приснилось, будто он летит над кварталом, летит так низко, что без труда различает прохожих, собак, домики, где жили его приятели, и знакомые, исхоженные перекрестки. Дело было воскресным утром, и он даже увидел отца, сидевшего у окна. Вместе с тем его взгляд охватывал все окрестности, все другие кварталы Лондона, лабиринты улиц, пеструю путаницу людей и машин, весь этот огромный город, простиравшийся до самого горизонта.
Джанни читал все медленнее, делая длинные паузы между фразами, так что текст звучал ритмично, как стихи. Его голос становился приглушенным, падал до шепота, убаюкивал. Женевьева Перро, все так же прямо сидя на ковре, не сводила с меня своих зеленых глаз, обволакивала загадочной улыбкой. Ее руки поглаживали ворс ковра – изящные руки, длинные тонкие пальцы с коротко подстриженными ногтями. Керуредан сидел, опустив голову и сложив руки на груди. Джанни закончил чтение; наступило молчание, словно двое других слушателей хотели уловить эхо его голоса и, быть может, расслышать в нем голос самого доктора Бода.
– Скажите мне, было ли в тексте, который вы печатали, что-нибудь непонятное? – спросила меня Женевьева Перро.
В ее голосе звучало такое участие, что я совсем смутилась. Нужно было хоть как-то ответить. Наконец я пробормотала:
– Я не очень-то поняла слова «ключ к октаве».
Двое других повернулись и ласково взглянули на меня. Керуредан порылся в портфеле и вынул напечатанный мною текст, видимо желая проверить, что там написано о «ключе к октаве».
– Это
Зеленые глаза Женевьевы Перро и впрямь мало-помалу гипнотизировали меня. Я уже не слушала ее, а только следила за движениями губ, пальцев, машинально гладивших ворс ковра. И до моего слуха долетало лишь одно слово, которое она часто повторяла: гармония.
Наконец она умолкла, и я кивнула в знак того, что поняла.
– Ну вот… Теперь вы знаете почти все о ключе к октаве, – сказал мне Джанни. – Есть еще вопросы?
– Я думаю, на сегодня достаточно, – сказала Женевьева Перро.
Она поднялась одним гибким движением и вышла из комнаты. Мужчины остались сидеть в прежних позах. Я тоже не осмелилась двинуться с места.
– Ну как, вы довольны нашим первым собранием? – спросил меня Керуредан.
Джанни в это время листал текст, который я напечатала.
– Вы очень хорошо печатаете, – сказал он. – Я думаю, вы скоро станете секретарем наших групп.
– Гораздо больше, чем секретарем, – возразил Керуредан.
Он закурил «Голуаз». Я удивилась: неужели во время собраний можно курить? Мне-то казалось, что этот торжественный церемониал ничего такого не допускает.
Женевьева Перро вернулась в гостиную. Она принесла поднос с четырьмя чашками и, поставив его на ковер между нами, налила каждому по полчашки чая. Это был мятный чай, но в нем ощущался незнакомый привкус, как будто она тайком подмешала в напиток еще что-то.
Они пили медленно и молча. Я тем временем оглядывала комнату. Весь угол слева от стола был занят полками с книгами в старинных переплетах. Внизу под ними стоял диван с серой бархатной обивкой. Лампочка под красным абажуром, прикрепленная к одной из полок, ярко освещала диван. Я подумала: наверное, Женевьева Перро ложится туда, чтобы почитать. А может, и сам доктор Бод, когда он бывает в Париже.
Наконец они встали. Мишель Керуредан и Джанни церемонно пожали на прощание руку Женевьеве Перро, сказав, что придут на собрание в пятницу вечером. Я было тоже собралась распрощаться и уйти, но Женевьева Перро знаком удержала меня.
Мишель Керуредан сказал мне: «До свидания… до пятницы или, может быть, раньше, в кафе». Он уже прижал к себе свой толстый коричневый портфель. Она проводила их к выходу. Я ждала, стоя одна посреди комнаты. Дверь хлопнула. Женевьева Перро снова стояла рядом, обволакивая меня улыбкой и мягким взглядом зеленых глаз.
– Расслабьтесь, дорогая… У вас такой печальный вид. Ну-ка прилягте на диван…
Никогда еще я не слышала такого успокаивающего голоса. Я легла на диван. А она села за стол.
– Расслабьтесь… Закройте глаза…
Я услышала, как она открыла и закрыла ящик стола. Затем подошла и выключила лампочку над диваном. Теперь в комнате царил полумрак. Она села на диван рядом со мной и начала легонько массировать мне лоб над бровями, веки, виски. Я боялась заснуть и доверить ей во сне все, что так долго хранила для одной себя: Рене, собаку, потерянный снимок, бойни, цокот копыт, который будит вас на заре. Из-за всего этого я и оказалась здесь, на диване, в доме номер 7 по улице Домбаль. Это было неслучайно. И если я хотела лучше понять жизнь с ее темными и светлыми сторонами – как говорил доктор Бод, – мне следовало еще на некоторое время задержаться в этом квартале.