Незнакомки
Шрифт:
Я ответила, что мне очень неудобно принимать деньги, но не высказала свою затаенную мысль: шестьсот франков в месяц, которые я зарабатывала в «Баркерзе», убедили меня в том, что деньги никогда не даются просто так, даром. Уж не окажется ли эта Женевьева Перро такой же требовательной, как владельцы «Баркерза»?
– Вы должны взять их. Это свидетельство доверия, которое Женевьева питает к вам.
Я сунула конверт в карман, испытывая чувство облегчения. Значит, они решили взять надо мной опеку… Я была ужасно одинока перед отъездом из Парижа в Лондон, а потом в Лондоне, когда уехал Рене… Кроме того, перспектива печатать на машинке для этой Женевьевы Перро удручала меня куда меньше,
– Я принес вам также книгу доктора Бода… Вы читаете по-английски?
– Да.
Он протянул мне книгу в картонном переплете; на черной суперобложке я прочла: В. Бод. In Search of Light and Shadow. [13]
На обложке была фотография человека лет сорока, темноволосого, с ясным взглядом – таким я его себе и представляла.
– Это читается гораздо легче двух предыдущих текстов. Мне следовало дать вам эту книгу в первую очередь. В ней доктор Бод простыми словами рассказывает о своем жизненном пути…
13
В поисках света и тени (англ.).
Он улыбался мне. И впервые со времени моего приезда в Париж я ощутила глубокое умиротворение. Теперь достаточно было всего лишь послушно следовать ходу событий. И чаще говорить себе, что я нашла людей, желающих мне добра, и что им можно довериться. Они будут давать мне советы. И я перестану терзаться одиночеством, забившись в угол, или умирать от страха на шумных перекрестках. Они утешат меня. Они укажут мне дорогу. Вот в чем я так отчаянно нуждалась – в руководстве.
Он попросил меня проводить его до дома. В тот день ему не нужно было садиться на автобус и ехать преподавать философию. Но он должен был проверить еще кучу тетрадей вместо другого, отсутствующего преподавателя. Он сказал мне, что это какой-то странный коллеж – случается, один из учителей вдруг бесследно исчезает. И тогда другие подменяют его, распределяя между собой занятия – в одном классе по математике, в другом по английскому или географии. Некоторые работавшие там преподаватели не имели дипломов, но начальство смотрело на это сквозь пальцы. Вот он, например, тоже не сдавал экзамены на лиценциата. Зато он открыл для себя учение доктора Бода, а это с лихвой заменяет все в мире ученые степени по философии.
Он говорил со мной доверительно, как с близким человеком. Может быть, я уже стала ему другом, равной, если мне дозволили присутствовать на одном из их собраний?
– Женевьева советует мне бросить работу в коллеже и посвятить все свое время нашему кружку…
Но он не решался оставить преподавательскую должность. Она хорошо оплачивалась, и пусть лучше их группа материально поддерживает новых членов вроде меня.
Мы шли по бульвару Лефевра неспешным шагом, каким гуляли бы по берегу моря.
– Ну а вы? – спросил он. – Каковы ваши настроения?
Впервые он задавал мне такой личный вопрос. Но я была не очень-то расположена откровенничать.
– Да нет у меня никаких настроений, – ответила я.
– Это хорошо. Доктору Боду понравился бы такой ответ.
Мы поравнялись с церковью Святого Антония Падуанского. Он указал на один из домов по соседству с храмом.
– Я живу вон там, на втором этаже.
Не в его ли окне всегда горел свет, который я видела, возвращаясь из кино?
У входной двери он опустил свой портфель наземь, чтобы пожать мне руку.
– Самое удобное, – сказал он, – чтобы вы пришли встретить меня завтра вечером в десять минут восьмого на вокзале Монпарнас, к версальскому
Днем, вернувшись в студию, я принялась читать «In Search of Light and Shadow». Я очень боялась, что английский язык напомнит мне о Лондоне и о Рене. Но по мере того как я переворачивала страницы, меня охватывало чувство легкой эйфории, как будто слова доктора Бода подтверждали, что я вполне могу жить настоящим, да и будущее мне тоже не заказано.
Книга была написана гораздо лучше, чем брошюра Мишеля Керуредана и текст, который я для него печатала. Доктор Бод не использовал все эти мудреные термины – призыв к себе, работа над собой, позы, движения и особенно словосочетание «ключ к октаве», которое часто встречалось в рукописи и которое я печатала, совершенно не понимая его. Он просто рассказывал о страхах и сомнениях своей молодости, очень напоминавших мои собственные. И о том, как ему удалось их преодолеть. Мне казалось, я не читаю, а слышу знакомый голос, тихо нашептывающий мне на ухо эти слова. Доктор Бод родился в Ламбете, квартале лондонской бедноты, где я никогда не бывала, только видела какую-то его часть из окна поезда, подъезжая к вокзалу Ватерлоо.
Ровно в девятнадцать десять я стояла на перроне, боясь проглядеть Мишеля Керуредана в толпе пассажиров, выходивших из версальского поезда. Но мне удалось заметить его еще издали: он выделялся среди других благодаря высокому росту и особой манере нести толстый кожаный портфель без ручки, обнимая его руками, точно ребенка или собаку.
Мы вошли в метро. И снова все стояли зажатые в давке, но на сей раз мне совсем не было страшно. Рядом находился мой провожатый, а книга доктора Бода, которую я кончила читать за полночь, придала мне необыкновенного спокойствия. Мы вышли на станции «Конвансьон». Керуредан сказал, что Женевьева Перро живет совсем рядом, в начале улицы Домбаль.
Впоследствии я часто ходила к Женевьеве Перро, изобретая самые замысловатые маршруты, лишь бы не видеть бойни и улицы, где находились конюшни торговцев лошадьми. Помнится, я сворачивала возле кинотеатра «Версаль» на узенькую дорожку, обсаженную деревьями, чьи кроны простирались надо мной зеленым шатром; кажется, она шла вдоль ограды Вожирарской больницы. Эта тропинка и аромат лип надолго запали мне в душу. С той поры прошло много лет, а я так больше и не побывала в этом квартале. Бойни давно уже снесены. Но собачий приют, бюро находок и церковь Святого Антония Падуанского все еще стоят на своих местах. И когда я думаю об этом, мне почему-то кажется, что только в этом квартале я и могла встретить Женевьеву Перро и доктора Бода.
Дом под номерами 5 и 7. Светлое узкое здание на высоком фундаменте было отделено от улицы решеткой и небольшим двориком. Мы вошли в правый подъезд под номером 7. Керуредан шел по лестнице впереди меня, прижимая к себе обеими руками коричневый портфель. Теперь уж и не помню, какой это был этаж. Кажется, один из верхних. Керуредан трижды позвонил в дверь.
Нам открыла сама Женевьева Перро. Ее темные, гладко зачесанные волосы были собраны в узел. В полумраке прихожей ее лицо показалось мне строгим. Мы прошли по коридору, повернули налево и очутились в гостиной. Несколько торшеров источали мягкий теплый свет. Оконные портьеры были задернуты. Нам навстречу встал высокий мужчина. По его росту я сразу узнала друга Мишеля Керуредана, того, с фотографии, сделанной «в апреле-мае, в Рекулонже». Одно мгновение он стоял неподвижно, почти в той же позе, что на снимке, где он держал открытую книгу. Затем приветствовал взмахом руки Мишеля Керуредана и обратился ко мне: