Незримая паутина: ОГПУ - НКВД против белой эмиграции
Шрифт:
Хочу заверить, что хотя и убежден, что более раннее вскрытие мною записки генерала Миллера и, следовательно, более ранняя тревога ничуть не изменили бы трагической развязки, но считаю себя виновным в позднем вскрытии упомянутой записки, почему откровенно доложил начальнику Русского Обще-Воинского Союза о недопустимости дальнейшего занятия мною каких-либо ответственных должностей в РОВСе».
Редактор журнала «Часовой», в марте 1935 года пылко выражавший свое доверие к Скоблину и готовность защищать его доброе имя от «клеветы» Федосенко, повернулся на 180 градусов и заявил:
«К Скоблину я лично никогда не питал ни малейшего доверия… он всегда подчеркивал хорошие отношения с генералом Шатиловым. Но за глаза его всегда ругал…»
Гибель генерала Миллера воочию подтвердила правоту полковника Федосенко, его имя было реабилитировано. Его предупреждения генералу Миллеру оказались своевременными и основательными. Но, как отмечала комиссия, глава РОВСа стремился «уберечь Скоблина от обвинений и подозрений в причастности к большевистской агентуре».
Генерал Глобачев, бывший до лета 1934 года начальником контрразведки при управлении РОВСа, в своем письме из Нью-Йорка сообщил комиссии:
«Почему в 1932 году, когда ген. Миллер принимал Федосенко, он ничего мне не сказал о разговоре с ним, и главное, о том, что Федосенко назвал ему, правда, со слов Магденко, имя Скоблина, как советского агента. Неспроста же Магденко сказал про Скоблина, а не про кого-нибудь из других генералов в окружении ген. Миллера. О Магденко в моих делах есть довольно подробные сведения, а о Федосенко почти ничего, кроме того, что он исключен из РОВСа за большевизм. Помню, что я добивался у многих узнать, в чем заключался большевизм Федосенко, но так и не добился. А расскажи мне ген. Миллер, что говорил Федосенко, я бы проверил Скоблина. Приблизительно в то же время я очень был озабочен тем, что говорил невозвращенец Железняк на первых порах своего бегства из парижского торгпредства. Он сказал, что в окружении ген. Миллера есть один генерал, который состоит на советской службе, и что если бы он назвал его имя, то все были бы поражены. Имени генерала назвать не хотел, очевидно боясь мести. Для меня была задача выяснить этого генерала, но как? В окружении ген. Миллера было много генералов, нельзя же было считать всех предателями. Вот тут-то ген. Миллер мог бы помочь своей откровенностью после разговора с Федосенко».
Во «Внутренней линии» Скоблин был своим человеком в полном смысле слова. И разоблачения деятельности этого «ордена» не могли пройти мимо внимания комиссии Эрдели, и она была вынуждена заняться ее делами.
Представленную Р. П. Рончевским документацию комиссия признала подлинной. Но по вопросу о качестве «Линии» и ее целей выводы комиссии сводились к обелению «Организации» и выгодному для нее бездоказательному утверждению, что Скоблин был единственным большевистским агентом в ее составе, и что сама «Линия» в целом никакого отношения к похищению генерала Миллера не имела.
Скоблину, завоевавшему доверие Миллера, сообщники, кроме Плевицкой, просто-напросто не были нужны. Скоблин отлично знал, что такое «Вн. линия», и сам он был создателем ее агентуры в собственном Корниловском полку. Именно его полк поставил «Линии» наибольшее, по сравнению с другими полками, число «незримых руководителей».
Суждения комиссии о Закржевском поражали своим недомыслием:
«Трудно без иронического чувства читать письма кап. Закржевского к своим местным представителям по „Вн. линии“. Вся эта бумажная труха излагается в формах директив главнокомандующего своим армиям, но касается большей частью пустяков».
Тон писем Закржевского зависел от воли пославшего. Но эта «труха» всё же убедила комиссию в том, что Шатилов — и впрямь глава «Линии», он же «Павлов», он же «115». И дело шло совсем не о пустяках. Противореча самой себе, комиссия заключила, что именно Шатилов вел интриги против Миллера, и что у «Вн. линии» было два лица: одно открытое для главы РОВСа и другое тайное, тщательно от него скрываемое. Только из полученных от НТСНП документов Миллер убедился в темной игре Шатилова, стремившегося заменить его на посту председателя РОВСа, ставши и военным и политическим вождем эмиграции.
Но кардинального вопроса, почему «Линия» почитала себя стоящей над РОВСом и НТСНП, комиссия перед собой не поставила. Она не задумалась над таким важным вопросом, кому же служила «Линия»?
Она не допросила ни самого Шатилова, ни известных ей Мишутушкина и Селиверстова, ни иных «линейцев». Но Шатилову она дала весьма нелестную характеристику:
«…человек очень честолюбивый, острого ума и отличных способностей, имеет, однако, в своем характере черту склонности к интриге, хорошо известную его сослуживцам. К тому же он не очень разборчив в средствах достижения своих целей — и личных, и идейных…»
Шатилов вполне оправдал это суждение комиссии. В газетном интервью он утверждал, что по «Внутренней линии» он, генерал-от-кавалерии, получал распоряжения из Софии от капитана Фосса!
Комиссия послала запрос в Софию. Фосс представил ей донесение, которое комиссия назвала «отпиской». Фосс писал, что по его поручению Закржевский и Селиверстов привезли Шатилову идею политической работы в РОВСе. Шатилов «воспринял эту мысль очень охотно и стал энергично ее осуществлять», ведя подкоп под Миллера. А параллельно и как бы независимо действовали Скоблин и Плевицкая.
Комиссия установила, что Шатилов и Скоблин не раз бывали на собраниях у Александра Ивановича Гучкова, бывшего думского деятеля и военного министра Временного правительства в кабинете князя Львова. Непримиримый враг большевизма, Гучков интересовался жизнью и возможностями РОВСа, строя свои планы борьбы с узурпаторами. Под влиянием Шатилова и Скоблина сочувственное отношение Гучкова к генералу. Миллеру «…заменилось мнением о старческой слабости и непригодности возглавителя РОВСа. В проекте широкого объединения разных групп эмиграции с весьма далеко стоящими флангами (и особенно длинным левым флангом), которым был занят Гучков, предусматривалась роль возглавителя военного сектора эмиграции. За непригодностью, по мнению Гучкова, ген. Миллера для этой роли, он предназначал ее для ген. Шатилова. Едва ли, однако, такая роль удовлетворяла последнего. Есть признание кап. Закржевского, что их, т. е. его и ген. Шатилова, стремления заключались в том, чтобы создать „общий национальный союз без всяких поколений и разделений“. Одновременное возглавление РОВСа, с одной стороны, и общего национального союза, с другой, открывали ген. Шатилову пути к наивысшим возможным в эмиграции общественно-политическим достижениям, далеко превосходящим по значению ту роль, которая предназначалась ему Гучковым».
Гучков, скончавшийся до похищения Миллера, о «Вн. линии», конечно, ничего не знал. Но не без оккультного влияния «Линии» он усвоил мысль о непригодности генерала Миллера — в духе писем Закржевского о «старческой головке».
Оценивая тайнодействия в РОВСе, комиссия пришла к заключению:
«Вышеописанная деятельность ген. Шатилова и его Внутр. линии действительно была вредна, как всякий элемент разложения эмиграции и выгодна большевикам. Это была, в некотором отношении, работа НА большевиков».