Незримая паутина
Шрифт:
Инсценировав поездку Павловского на юг, чекисты отправили Фомичева по городам России для инспекции савинковского подполья. Под личиной савинковцев его принимали чекисты Брянска, Орла, Ростова, Минеральных Вод. Положение местных организаций НСЗРиС блестящим не было. Зато перспективно выглядели «либеральные демократы».
Дзержинский распорядился отправить Фомичева к Савинкову. С ним выехал и Мухин. В Варшаве их встретил Шевченко. Фомичев лгал, говоря, что видел Павловского в квартире хирурга. А Мухин деланно возмущался авантюрами Павловского и от имени «ЛД» заявил Шевченко протест.
Несмотря на «тяжелые раны», под диктовку чекистов сломленный Павловский написал три письма — Савинкову, Философову и Деренталю. Он звал в Россию Савинкова и Деренталя и выражал надежду на свое скорое выздоровление.
От имени «ЛД» Мухин настоятельно требовал приезда Савинкова в Россию. После мучительного раздумья Савинков согласился.
Своей любимой сестре Вере Савинков не раз писал, что нельзя три года призывать к активности, отсиживаясь в уюте Парижа. Нужно идти туда, где смело действуют молодые силы, ждущие от него помощи и возглавления. 2 мая 1924 года он писал Вере:
«Я был бы очень огорчен происшедшим, если бы меня не утешали последние известия из России. Пишу поневоле кратко. Наш ЦК работает как никогда; Союз вырос, окреп и распространился чрезвычайно; московский бюджет (доброхотные пожертвования) 600 червонцев в месяц; идет речь о редакции „Свободы“ в Москве и о поддержании ее; наконец, по-видимому, в самые последние дни Союз очень разбогател. Мне прислали 100 долларов. Их я еще не получил, и когда получу, не знаю. Но самый факт показателен. Слава Богу! Ныне отпущаеши… Если Союз не только не питается из-за границы, а даже может „загранице“ помогать, это свидетельствует о нормальном его развитии, значит, у него действительно глубокие корни. Ведь вот нашлись же люди, большей частью неведомые… А я — только почетный председатель ЦК. Теперь я имею право сказать, что Союз самая сильная из всех существующих организаций…»
В жаркий июльский день 1924 года отправился он к В. Л. Бурцеву поделиться мыслями о предстоящей поездке в Россию. Связанный с Савинковым многолетней дружбой, Бурцев не ожидал его визита. Он знал, что Савинков продолжал борьбу с большевиками, но о положении дел НСЗРиС он осведомлен не был. Тем более был он заинтригован, когда Савинков сказал, что хочет поговорить с ним наедине об одном очень важном деле:
— Владимир Львович, я еду в Россию и пришел исповедаться как бы на духу. Прошу вас об одном: выслушайте меня до конца.
Бурцев внимательно слушал откровения Савинкова о могучей революционной организации, действующей в России, имеющей сторонников в высших кругах большевистской партии, правительства, армии и даже в ГПУ. Его зовут в Россию для возглавления и победы над большевиками.
Выслушав Савинкова, Бурцев с жаром возразил:
— Планы вашей организации — просто фантастические. Я не могу поверить в существование такой крупной и разветвленной организации. Все это так далеко от советской действительности. И ехать вам туда нельзя. Такая большая организация не может ускользнуть от ока ГПУ. Она насквозь проедена провокацией. И если она еще не ликвидирована, то только потому, что ее ликвидация пока что не входит в планы ГПУ. Вас ожидает грандиозный провал. Подумайте о возможных трагических последствиях для вас и НСЗРиС. Повторяю, ехать в Россию вам никак нельзя.
Но уговоры не действовали. Отчеканивая каждое слово, побледневший и взволнованный Савинков продолжал стоять на своем:
— Моя поездка в Россию решена. Оставаться за границей я не могу. Я должен ехать. Я не могу не ехать!
Бурцев развел руками и смолк, понимая тщету своих уговоров. Выпрямившись и приняв боевую позу, Савинков продолжал:
— Я еду в Россию, чтобы в борьбе с большевиками умереть. Знаю, что в случае ареста меня ждет расстрел. — И с гневом и с презрением в голосе он воскликнул: — Я покажу сидящим здесь, за границей, Чернову, Лебедеву, Зензинову и прочим, как надо умирать за Россию! Во времена царизма они проповедовали террор. А теперь не то что террор, но даже вообще отреклись от революционной борьбы с большевиками. Своим судом и своей смертью я буду протестовать против большевиков. Мой протест услышат все!
Тяжкая исповедь кончилась. От Бурцева Савинков вышел с облегченной душой. Несколько дней спустя он еще раз зашел к Бурцеву, чтобы проститься. С сожалением Бурцев взирал на Савинкова. Надежды на новую встречу у него не было.
В начале августа 1924 года Савинков, чета Деренталей, Фомичев и Мухин вместе выехали из Парижа, проехали через Германию, на два дня задержались в Варшаве. Повидавшись с Философовым и Шевченко и обсудив текущие дела, Савинков и его спутники выехали в Вильно. Мухин первым ночью пересек границу через «окно», чтобы проложить путь всей группе. Вернувшись в Вильно, на следующую ночь Мухин перевел Савинкова и его спутников в условленном с Крикманом месте.
В тарантасе Мухин доставил Савинкова и его спутников в Минск. Здесь они все были арестованы. Чекисты торжествовали победу. Савинков попал в их цепкие и жестокие руки.
В Москве с Белорусского вокзала арестованных перевезли на Лубянку. Со всем присущим ГПУ пристрастием, физическими и душевными муками, чекисты допрашивали Савинкова. 29 августа военная коллегия Верховного суда СССР вынесла ему смертный приговор. Но, принимая во внимание сознание Савинковым своей вины и «полное отречение от целей и методов контрреволюционного и антисоветского движения», суд постановил ходатайствовать перед Президиумом ЦИК СССР о смягчении приговора. Удивительно скорым было проявление милости! В тот же день, после заявления Савинкова о «готовности служить трудовому народу под руководством установленной октябрьской революцией власти», Президиум постановил заменить смертную казнь лишением свободы на десять лет.
Савинков капитулировал. Чекисты выставили его на посмешище перед всем миром. Но жизнь ему даровали ненадолго. Они принудили узника писать за границу своим бывшим соратникам послания в духе признания своей вины перед судом. Пером Савинкова они психологически громили эмигрантов, внося смущение в их умы. Его былые друзья не знали, чему верить и чему не верить. Всеобщим было возмущение его «изменой». Столь же сомневались в добровольности его такого падения.
В Варшаве 16 сентября молодая женщина вручила Философову письмо Савинкова о признании и поддержке русским народом советской власти. Савинков звал Философова и былых соратников последовать его примеру и вернуться в Россию под власть большевиков. За этим письмом последовали другие — к лидерам эсеров и даже Сидни Рейли. Смятение в эмиграции было немалое — продиктованные чекистами письма били в цель, подрывая волю к борьбе.
Савинкову разрешили писать дневник. К нему в камеру перевели Любовь Деренталь. Соединились они «по обоюдному согласию».
7 мая 1925 года, спустя месяц после освобождения Любови Деренталь из лубянской тюрьмы, от подъезда Лубянки отошла автомашина. В ней уселись чекисты Пузицкий, Сперанский, Сыроежкин и узник Савинков. Машина направилась в Царицыно, где на известной читателю даче чекисты разыгрывали трагикомедию заседаний савинковского подполья. Показали Савинкову «зал заседаний». Вечером вернулись на Лубянку и ввели в кабинет Пилляра на пятом этаже. Окно с очень низким подоконником было открыто: «Маяча по кабинету, Савинков делал поворот у этого окна. Вот он еще раз приблизился к открытому окну, но не повернул обратно, а посмотрел вниз. И вдруг, словно пополам сломившись, стал переползать через порожек окна. Никто из чекистов не успел подбежать»…