Незримому Собеседнику
Шрифт:
В сжатые сроки зародился Диалог двух Беспокойств о том, чего вокруг нет, хотя его существование не единожды доказано, и с головой окунулся в него. О Том, что можно вынуть из себя и высказать. Я узнавал себя вместе с Тобой и наравне с Тобой. И то, что я узнавал о себе, было равно тому, что я узнавал в себе о Тебе.
Это завораживало, читая Язык внутреннего дискомфорта, подаренный Потоком Свыше, я всё чаще обнаруживал его и в окружающих. И поскольку мы часто трактуем прочитанное странновато, тщательно всматривался в подтексты и контексты.
За истекшие годы мы не перестали
Никогда прежде я не чувствовал так тонко близости и родства с людьми, которые мне давно были дороги, никогда прежде я не был готов отдавать столько тепла Маме, и тем более никогда я не пытался взглянуть на Мир Её глазами.
Одиночество перестало быть чем-то личным, потаенным, но стало ключом, открывающим любые двери, и светом, разрезающим тьму, потому что сама Любовь стала больше, чем Свет, больше, чем Тьма. Больше, чем Спасение и оправдание. Ей больше не требовалось позволения для того, чтобы быть. Чтобы заявлять о себе. Чтобы Звучать и слышать Созвучие. Чтобы видеть, что там внутри каждому по-своему одиноко. И каждый вынужден выбирать, к какому голосу внутри себя прислушаться, а значит, каждый остро нуждается в Собеседнике, который не побоится открыться так, чтобы беседа открыла путь Страждущего в его непознанный Мир.
Любовь стала больше самого страха быть не понятым, отвергнутым, забытым, уничтоженным. Она уже не была больше Смерти. Она отрицала Смерть как финал истории.
Мыслимо ли желать себе большего, когда ты в своем желании Познания подобен Богу? И один вопрос снова и снова, как тогда в Раю, не дает покоя: «Насколько подобен?». И привносит новые: «Где начинается разница? Кто властелин Времени и Слова?».
За рамками нашего Диалога оставались только наши мечты, но у каждого своя. И эти мечты, оказывая огромное влияние на процесс Диалога, никак не пересекались. Их нельзя было просто вычеркнуть. Их невозможно было вписать в матрицу Диалога, потому что они не менялись несмотря на то, что Настоящее уже написало иное Будущее, иной Исход.
Там, в мечтах, не менялись и мы. И то, что казалось так важно в грёзах, противоречило самой Сути перемен. Самой Сути Созвучия. И так не могло больше продолжаться.
Диалог был обречен на Смерть. Смерть, даровавшую Перерождение. Смерть, даровавшую взгляд со стороны. Ведь Смерть не всегда конец. Это ещё и Исход в другую Жизнь.
Круг Третий
Я выбрал Слово, чтобы выплеснуть себя наружу, поскольку не одарен слухом и прочими способностями, позволяющими выплеснуть себя иначе.
Приглашение
Жизнь началась до Вас и до меня. И Мир почувствовал грядущее явление, возможно, задолго до часа нашего зачатия. В полутонах, намеках на влеченье Мужчины к Женщине, а Женщины к Мужчине, иль по иной, такой же уважительной причине. Когда благословенный их союз, различье двух взаимонаполнений, сотворил меня, Мир был уже взволнован Тишиной, которая всё видит наперед, в слух обращаясь, ловит предопределяющие знаки. И убедился по переменам в Женщине, что вероятен дополнительный актёр для бесконечной пьесы.
Он узнавал меня по облику Её, и по семейным разговорам. Я с ощущением рос, что где-то, куда сигналы посылаю, огромная Вселенная, которой я не знаю, а здесь лишь копия её. Я проходил историю Земных существ на собственном примере, из клетки превращаясь в рыбу, ящерку, зверька, оформившись затем и в человека.
Мир наблюдал и верил с Ней, и верил с Ним. Планировал со всеми вместе, кому я был тогда небезразличен. Мечтал, страдал, считал недели, месяцы, недели, снова, дни, часы. Они из тех, с кем Мир не испугался меня принять в свои объятья. А я из тех, не струсивших, отвергнуть не просивших, до срока не сбежавших, кто устремился из уютного местечка в большое приключение.
Я собирался часа два, нерасторопно слишком, может, казался узким мне тоннель, но путь вперед необратимо сложен, за рывком рывок, в решительность движения на свет шокирующих огней. Последние сомнения сдавили пуповиной горло, но ловкими руками акушер снял и их. Грань разделительная стерта.
Я здесь! И раскричался я, как все, согласно ритуалу, на выдохе смиряясь с неизвестностью вокруг. Так подарила Жизнь возможность стать мне отдельною частичкой Мира, нести Её в себе, себя в Ней раскрывая. И ничего не требуя взамен, Жизнь мне отдавала предпочтение, надеясь, что я выберу Её, не разменяв на трату времени впустую, открывшимся соблазнам подчиняясь.
На пике
Дар моей Любви открыл во мне Дар Слова. Они шли бок о бок, и чем увереннее становилась Любовь, тем ярче звучало Слово.
Я давно судил о себе и достигнутом по тому, что писал. И Сама Любовь представала предо мной суммой строк, написанных в тот или иной период увлечения Женщиной. Чем ритмичнее сочетались эти строки, тем крепче мне казались чувства.
Десять лет я пытался на разный манер изменить Женщину, которая поёт, и, не сумев изменить себя, сдался. Перестал Ей писать. В те незапамятные времена письма отправлялись исключительно почтой, и у меня ничего не сохранилось, кроме моих представлений о них. Но я рад, что не могу перечитать те письма снова.
Мне неловко представить, что я способен полюбить Его, того Юношу, за дерзость Его высказывания. На память о Нём у меня сохранился экземпляр начатой да незаконченной книги повествующей, как Он преобразует творческий путь Актрисы, уже отведавшей огня, вод и медных труб. Но каким же самоуверенным в своем Даре надо быть, чтобы допустить такую взбалмошную идею?!
Впрочем, я как Его наследник не утратил способности считать, что Она меня заметила, потому что уверен, моё Чувство к Ней, полное противоречий, соразмерно Её нраву. Но мне чертовски неловко произносить Её имя, если его услышишь не только Ты, словно моё желание сблизиться с Ней порочно настолько же, насколько велико и чисто в своей основе.