НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 20
Шрифт:
Глупо. Все они соучастники преступления, он сам - вдвойне, потому что знает, но молчит. Этот усатый по сравнению с ним невинней невинного, ибо ни о чем не догадывается, хотя мог бы сообразить и должен был бы сообразить, если только у него действительно есть разум. Впрочем, в такие, как сейчас, времена многие, наоборот, стараются избавиться от разума, потому что это слишком опасно - выделяться среди других. Торжество самопредательства - вот как это называется.
Шторы окна с мерным постоянством озаряло мигание вездесущей рекламы, и тогда на багровеющем полотне проступала тень рамы, словно снаружи
Из коридора послышался семенящий стук каблучков, дверь распахнулась, и в приемную, волоча золотоволосую девочку, вплыла дородная дама в узкой юбке до пят.
– Уж-ж-жасно!
– пророкотала она, обводя взглядом мужчин.
– Надо же очередь! Кто последний?
– Я, - сказал Исмень, приподнимаясь.
– Но если вы торопитесь…
У него был свой расчет. Чем утомленней будут врачи, тем легче ему удастся осуществить замысел.
– Вынь палец из носа!
– прикрикнула дама на девочку, опускаясь на диван и одновременно поправляя прическу.
– Уж-ж-жасно тороплюсь!
– В таком случае рад уступить вам очередь.
– Я тоже не возражаю, - поклонился усатый.
– Весьма признательна! Нюньсик, ты никак хочешь плакать? Нюньсик, посмотри на мальчиков, как тебе не стыдно! Дядя-врач прогреет тебя лучами, и у тебя никогда-никогда не будет болеть голова… Ведь правда?
– она обернулась к Исменю.
– В некотором смысле - да, - согласился Исмень.
В некотором смысле это была правда. У золотоволосой Нюньсик, у мальчика с прозрачным до синевы лицом, у многих детей, когда они вырастут, не будет болеть голова от сострадания к другим людям. Растоптать человека им будет все равно, что растоптать червяка. Равнодушные среди равнодушных, они возопят лишь в то мгновение, когда несправедливость коснется их самих. Но помощи они не сыщут, потому что сами не оказывали ее никому и никогда.
Исмень украдкой взглянул на сына, и сердце ему стиснула такая боль, что в глазах потемнело от ненависти. Здесь, где чисто, тепло и светло, ребятишки доверчиво жмутся к своим отцам и матерям - самым сильным, самым мудрым людям на свете, - как будто предчувствуют недоброе и ищут защиты у тех, кто их всегда защищал. А они, эти взрослые - добрые, неглупые люди, сами, своими руками втолкнут их в это страшное будущее.
Дверь операционной приотворилась, выглянул врач с унылым продолговатым лицом и, не глядя ни на кого, буркнул:
– Следующий.
Дама поднялась и, прошелестев юбкой, двинулась было к врачу, однако девочка, внезапно присев, крикнула: "Нюньсик не хочет!" - и быстро-быстро замотала головой, скользя полусогнутыми ногами по пластику пола.
– Нюньсик!
– трагическим голосом воскликнула мать.
– Сейчас все будет в порядке, - она обворожительно улыбнулась врачу и, погрозив девочке пальцем, громко зашептала ей на ухо: - Будь умницей, Нюньсик, встань, вытри слезки, мамочка купит тебе новую куклу, а Нюньсик сама пойдет ножками топ-топ…
Нюньсик, бросив на мать торжествующий взгляд, тотчас вскочила, поправила взбившуюся юбочку.
– Великолепно, мадам, - сказал врач.
– Ваша дочь действительно умница, и вам необязательно присутствовать при процедуре.
Он машинально погладил золотистую головку девочки, и дверь за ними захлопнулась.
Дама села на диванчик с горделивым видом, который лучше всяких слов вопрошал: "Ну, как я воспитала ребенка?"
Платье на ней было, похоже, от лучших парижских портних.
Исмень прикрыл глаза, чтобы ее не видеть.
В глубине души он завидовал неведению этих людей. Им сказали, что маленькая и безболезненная профилактическая операция навеки избавит их детей от угрозы шизофрении, и люди этому поверили. О сложностях большого мира обыватель думать не умеет, да и не хочет, и всем решениям предпочитает простые и однозначные - они понятней. В свое время ему сказали, что страной, если не принять мер, завладеет коммунизм, и он, напуганный разгулом экстремизма, похищениями и провокационными убийствами, с готовностью проголосовал за "чрезвычайные законы", которые, как было задумано, на деле отменяли всякую законность. Вот чем все это кончилось: со спокойствием барана обыватель ведет своих детей на духовную кастрацию.
И поздно что-либо изменить.
Исмень живо представил, каким ужасом округлились бы глаза этой дамы, каким верноподданническим гневом затрясся бы усатый, вздумай он просветить их. Эти добропорядочные обыватели скорей всего позвали бы полицию, и дама с благородным возмущением толковала бы о мерзавце, который вздумал клеветать - вы только подумайте!
– на заботу власти о здоровье их детей.
– Дети наш крест и наша тихая радость, - разглагольствовала тем временем дама.
– Вы не представляете, каких нервов стоит уберечь ребенка! Не далее как вчера - нет, это ужасно!
– какой-то хулиган едва не сбил Нюньсика с ног. Прямо на улице! Я чуть не выцарапала глаза негодяю… Чем занимается наша полиция, я вас спрашиваю? Чем? Почему не попересажали этих патлатых молодчиков? Этих бездельников, которые разленились, получая от нас пособия по безработице?
– Мадам, - усатый вдруг повернулся к ней, и его туго накрахмаленный воротничок, казалось, скрипнул от напряжения.
– Нас предупреждали, мадам, что разговоры в приемной мешают врачам.
Дама побагровела от обиды и величественно замолкла.
В помещении сгустилась напряженная тишина.
Легкий скрип двери заставил Исменя вздрогнуть.
Но это была всего лишь Нюньсик. Не было заметно, чтобы операция причинила ей какое-нибудь беспокойство. С радостным писком она пулей пересекла комнату и сразу же попала в пышные объятия матери, которая внезапно превратилась в обыкновенную клушку, суетливо хлопочущую над потерянным и вновь найденным цыпленком.
– А я была умница, а ты дай мне новую куклу! И мороженое!..
– Следующий!
– донеслось из-за приоткрытой двери.
Усатый встал, как на шарнирах, неловко прижал к себе мальчика, отстранился.
– Ну, иди…
И пока тот шел, вяло перебирая ногами, усатый все смотрел ему в спину. За мальчиком закрылась дверь. Усатый обернулся, его глаза на мгновение встретились с глазами Исменя, и Исмень чуть не вскрикнул - такая в них была волчья, глухая тоска.
Усатый молниеносно потушил взгляд, закашлялся и сел, ни на кого не глядя.