Ни пуха вам, ни пера
Шрифт:
Заканчивал я уже вам это письмо, как вдруг подлетает ко мне утка... не моя, ведь моя уже никогда не будет летать. Подлетает и тоже плачет:
– Убил - плачет, - моего любимого селезня зверь-человек на лугу около озера Осокорки. Он там еще и рыбу, преступник, глушил толом.
О чем я вас прошу: пускай те двое, что убили мою утку, пускай они по очереди приходят, садятся на мое гнездо и высиживают мне утят, а то я сам не справлюсь. Пропадут ведь одиннадцать утят.
Может, это научит их уважать законы.
С
Дикий Селезень-Крыжень, неграмотный, а за
него расписался Остап Вишня.
ОЛЕКСА ИВАНОВИЧ
Олексе Ивановичу стукнуло уже семьдесят шесть лет, когда я с ним познакомился. Он с незапамятных времен охотник. Охотился и по перу и на зверя. По перу - это значит на птицу: на утку, бекаса, дупеля, горлинку, перепела, куликов... На зверя - это значит на зайца, на лисицу, на волка.
Когда-то он охотился и на диких гусей и лебедей,
разумеется, ранней весной и поздней осенью, когда
гуси и лебеди, перелетая с юга на север и с севера
на юг, останавливались на наших реках и на озерах.
Теперь Олекса Иванович уже на диких гусей и лебедей не охотится.
– Лета не те!
– говорит Олекса Иванович.
– А когда-то...
Жил Олекса Иванович на селе. У села было огромное озеро, даже не одно, а два озера; между теми озерами было вроде широкого перешейка, и были между теми озерами хорошие перелеты дикой утки.
И как-то так оно выходило, что утром утки "тянули" с большого озера на меньшее, а вечером - с малого на большое.
На перешейке копались ямки, ямки те маскировались бурьяном, камышом, рогозой...
Охотники садились в те ямки и ждали, когда утки пролетят над ямками.
Перешеек был не маленький, ямок таких можно было выкопать на расстоянии одна от другой на сто приблизительно метров штук пять-семь...
Охота на тех озерах очень была по душе истинным охотникам-спортсменам: они стреляли только влет, - не так как те, что сидели за камышом около плеса, ожидая, когда сплывутся вместе сто или тысяча, и тогда по сидячим - "ба-бах!".
Таких охотников в тех местах не любили и называли шкурниками, или массовыми убийцами.
– Ты влет стреляй! А сидячую и палкой можно подстрелить!
Олекса Иванович был простой человек с благородным сердцем охотника-спортсмена и никогда по сидячим не стрелял.
Даже когда он, бывало, подкрадывался к озеру на выстрел к сидячим уткам, поднимался, говорил: "А-киша!" - и стрелял только летящих.
У Олексы Ивановича была пара гончих - Докучай и Бандит.
Гончие были хорошо натасканы, гоняли хорошо, особенно Докучай, старый уже, очень строгий пес: никогда не оставит зверя и никогда не потеряет след. Голос у Докучая был низкий, октавистый, как говорят охотники, башур.
Бандит был моложе, ретивее, но не такой опытный, как Докучай. Голос у него был с раскатом, тонкий, заливистый... Лес, когда гнал зверя Бандит, был полон звона-перезвона...
И такой они, Докучай и Бандит, дуэт давали, что слушать бы и не переслушать...
И вот однажды вечером, когда мы вернулись с охоты по чернотропу, Олекса Иванович заявил мне:
– Стар я уже, с гончими мне тяжело! Забери у меня Докучая и Бандита. Ты молодой, они тебе еще послужат.
– Как так "забери"? Таких собак и забери?!
– удивился я.
– Если вы на самом деле решили не охотиться с гончими, купить собак я могу, а взять так... Что вы, Олекса Иванович?!
Олекса Иванович махнул сердито рукой:
– Сроду собаками не торговал! Никогда!.. Забери! Мне с ними тяжело, а в плохие руки отдавать не хочу!
Я забрал Докучая и Бандита.
Когда я выезжал со двора Олексы Ивановича, он куда-то ушел.
Семеновна, жена Олексы Ивановича, прощаясь с собаками, каждую из них, и Докучая и Бандита, обняла и поцеловала.
– Не обижайте их, - обратилась он ко мне.
– Хорошие они псы... Докучая на первых порах остерегайтесь: он с характером. Пока привыкнет!
– А где же Олекса Иванович?
– спрашиваю я.
– В садок пошел. Чтобы не видели, что он плачет...
Не из-за собак пустил слезу старенький Олекса Иванович - он хорошо знал, что собаки будут в хороших руках, - молодых лет жалко было старенькому.
Недаром в последнее время, когда, бывало, охотясь, ночевали на лугу, Олекса Иванович, лежа под копной или под стогом сена и глядя на небо голубое, на золотые звезды, старческим голосом заводил:
Запрягайте...
Та й поiдем доганяти
Лiта молодii...
Остался Олекса Иванович без гончих.
– Буду охотиться с Пиркой... На дупеля, на перепела... А если подстрелю где-нибудь утку, она и утку мне принесет.
Пирка (Пират)-пожилой уже, не очень чистой крови ирландский сеттер. Искать умел и перепела, и дупеля, и бекаса, держал хорошо стойку и понимал Олексу Ивановича не только по словам, но и по движению. Махнет рукою Олекса Иванович: "Ложись, мол!" - ложится... Махнет: "Вперед!" идет вперед. Послушный был пес Пирка и спокойный.
Однако о том, чтобы совсем бросить охоту, у Олексы Ивановича и в мыслях не было.
– Хоть на горлинку, хоть на воробья... До тех пор, пока ногами вперед из хаты не выеду, ружья не брошу!
– твердо заявил Олекса Иванович, когда Семеновна как-то намекнула: "Да куда уже тебе с тем ружьем? Оставил бы уже!"
Крепко тогда разгневался Олекса Иванович на Семеновну.
* * *
Олекса Иванович - охотник, можно сказать, с детства.
Охотился его дед, охотился и его отец. Деда своего Олекса Иванович уже не застал, а у отца было очень много возни: как бы упрятать от маленького Олексы порох и пистоны.