Ни шагу назад!
Шрифт:
— Здорово, Володя! Ты из «мессера» наверное, все соки выжал?
— Да нет, товарищ майор. Оставил на всякий случай. Он нам ещё пригодится…
Оба подмигнули друг другу. Капитан и майор были давно знакомы друг с другом. Ещё с огненного сорок первого. Вместе выходили из окружения, участвовали в боях. Неоднократно Чебатурин летал вместе со Столяровым в качестве воздушного стрелка на переделанном полковыми «Кулибиными» «Ил-2», что было редкостью по военным временам. Обычно товарищи из НКВД старались отсидеться в тылу, терроризируя окружавших их военнослужащих. А этот слыл настоящим человеком, честным и прямым воином, не боящимся говорить
— Ладно, Володя. Пошли. Тебя Леон Давыдыч видеть хочет.
И добавил, обращаясь ко всем остальным:
— Он скоро, ребята.
Если бы кто другой сказал такое пилотам, то услыхал недовольный гул, а то и кое-что покрепче. Но «особиста» в полку уважали. Поэтому разошлись молча, проводив взглядами Столярова и Чебатурина, скрывшихся за дверью штаба.
Внутри штабного домика было жарко натоплено, и капитан позволил себе расстегнуть комбинезон.
— Доложите подполковнику Рейно, что капитан Столяров по его приказанию прибыл.
Обратился он к дежурному. Но дверь комнаты распахнулась, и на пороге появился сам командир полка, подполковник Рейно Леон Давыдович.
— Заходи, капитан. Давно тебя ждём с Павлом Адреевичем.
Следом за Столяровым в комнату прошёл и начальник особого отдела.
— Присаживайся, Володя. Получен приказ Верховного командования об откомандировании троих лётчиков — штурмовиков в распоряжение Управления кадров Воздушного Флота. Причём, лучших пилотов!
Командир поднял к верху указательный палец, выделяя многозначительность фразы.
— Мы тут посовещались, и решили, что твоя тройка и поедет в командировку. Ты у нас самый опытный, всю войну с первого дня прошёл и живой. Тем более — кадровый военный. А не «взлёт-посадка». Да и ведомые твои — асы ещё те. И как ни жаль мне полк ослаблять, но лучше тебя у нас нет, поэтому никого другого отправить не можем.
Капитан с досадой сжал массивный кулак, но промолчал. А что делать? Есть приказ, его выполнять надо. Поэтому ничего другого не оставалось, как произнести:
— Слушаюсь, товарищ подполковник. Когда выезжать?
Тут уже усмехнулся комиссар Лукницкий:
— Вот какой шустрый. Не надо никуда выезжать. Завтра, в 10.00 к нам «ТБ-3» сядет. На нём и полетите. А машины свои в полку оставите.
— Есть, товарищ батальонный комиссар. Разрешите идти, товарищ командир?
— Идите, капитан. И — молчите. Вам всё ясно?
— Так точно.
— Выполняйте.
Столяров молча поднялся, отдал честь, и повернувшись, рубанул к выходу нарочито строевым шагом… Когда за ним захлопнулась дверь, Рейно повернулся к «особисту»:
— Обиделся капитан.
— Я бы на его месте тоже обиделся. Только в себя верить начал, только к ребятам привык, и опять неизвестно куда…
— Это понятно. Но, думаю, мы ещё от него спасибо услышим, когда вернётся.
— Вернётся ли? Вот в чём вопрос…
— Да ну тебя, комиссар. Скажешь тоже!..
Шлемофон упал на койку с такой силой, что звякнули пружины кровати.
2
Так называли ведомых пилотов. Летное разговорное слово. По демократически — слэнг.
— Что случилось, товарищ капитан?
— Собирайтесь, ребята. Летим завтра.
— Куда?
— Ни черта не знаю. Сказали в Штабе — приказ пришёл. Об откомандировании лучшей тройки. В распоряжение Управления кадров КВФ.
— Так в чём же дело, товарищ капитан? Гордится надо, что нас лучшими считают!
— Дурак ты, Сашка. Обычно таким и поручают дела, после которых домой похоронки приходят. Что в Сводке говорят?
Неожиданно изменил тон Столяров. Оба ведомых наперебой бросились рассказывать, но он перебил:
— Бои где основные?
— Да, говорят, в Крыму.
— Вот туда и попадём, помянете моё слово. Ладно.
Он махнул рукой и закурил очередную папиросу.
— Словом, орлы, предлагаю сегодня на танцульки не ходить, водки — не пить. В бой нас не посылают, пока. Так что, предлагаю лечь пораньше. Чёрт его знает, когда в следующий раз удастся так отдохнуть. Согласны?
Олег недовольно покрутил носом, но возражать не стал. Александр же согласно кивнул. Он давно поверил в квадратного капитана, ставшего по воле прихотливой судьбы его ведущим. И не раз убеждался, что звериная хитрость капитана спасала жизнь и ему самому, и членам его звена. А тем более — раз начальство сказало — значит, так тому и быть…
Как ни странно, старенький самолёт прибыл вовремя. Ну, почти. Считать опозданием десять минут, потраченных на лишний круг над аэродромом, было смешно. Взметнув снежный вихрь натруженными винтами, машина промчалась по укатанному снегу взлётно-посадочной полосы и замерла на месте. Открылся овальный люк, из него высунулся пилот и простуженным басом прохрипел:
— Кто тут летит? Давай быстрей!
Трое одетых в новенькие полушубки лётчиков быстро поднялись внутрь самолёта и устроились на сложенных в фюзеляже ящиках. Двигатели взревели. Несколько толчков и характерное плавное покачивание дало знать, что машина набирает высоту.
— Летим, братцы. Только вот куда?
То, что в Москве они не задержатся, было ясно с самого начала. Но где теперь они станут бороздить небо? На каком фронте? Это было, пожалуй, сейчас тем вопросом, который занимал всю тройку штурмовиков. Старенькие двигатели «восемьдесят четвёртого» работали ровно, и по старой фронтовой привычке лётчики задремали. Настоящего фронтовика можно всегда узнать по умению засыпать в любой обстановке. Тем более, что отдохнуть на войне можно далеко не всегда. Но проснулись они сразу, лишь лыжное шасси самолёта коснулось земли. Едва самолёт замер, как раскрылась дверь и ко входу приставили маленькую лесенку. Пассажиры двинулись на выход. Зимнее солнце светило удивительно ярко. Капитан с явным удовольствием наслаждался его светом. Второй из сопровождающих его «спиногрызов», тот, что пониже ростом спросил: