Ни страха, ни надежды. Хроника Второй мировой войны глазами немецкого генерала. 1940-1945

фон Зенгер Фридо

Квартировавший здесь офицер был в отъезде, но слуга доложил о моем прибытии хозяевам, которые в это время сидели за обеденным столом. Небольшой вестибюль был украшен охотничьими трофеями, медными рожками и спортивными фотографиями. Графиня вышла поприветствовать меня. Ей было за пятьдесят, стройная спортивная фигура, несколько грубоватое, английского типа лицо, которое казалось вполне подходящим на фоне лошадей, гончих и охотничьих трофеев. Она прервала свой обед, и мы сразу оказались втянутыми в оживленную дискуссию о воспитании гончих. Мысли графини были заняты исключительно спортивными делами, она была лишена предрассудков, и в ней не чувствовалось ни капли враждебности.

Попытавшись устроиться на постой в другом таком же привлекательном замке

с прекрасным парком, принадлежащем семье графа У., я встретил решительный отказ со стороны хозяйки этого дома. Тремя днями ранее ее сестра, графиня, родила шестнадцатого ребенка. Она ожидала приезда своей внучатой племянницы. Несмотря на все это и желая удовлетворить свое любопытство, я очень вежливо попросил показать мне одну из гостевых комнат в ее огромном замке, хотя и решил уже, что не воспользуюсь столь неохотным гостеприимством. Ведя меня в нерешительности вверх по лестнице, она снова спросила, что ей делать, если внучатая племянница все-таки приедет. Тогда я нахально заметил, что существуют такие вещи, как правила расквартирования.

Совсем другим человеком оказался маркиз 3. Изучая из любознательности окрестности, а заодно подыскивая квартиру, я случайно набрел на огромный дом с облупившимся фасадом, стоящий за вековыми деревьями. Когда залаяла собака, из дома выскочил сам маркиз, в синем костюме, коричневых ботинках, с несвежим воротничком и сигаретой, зажатой в пожелтевших зубах. Он был сама любезность, представился маркизом, переведя для меня свой титул как «маркграф», и сказал: «Вы, естественно, кавалерист, я это сразу заметил. Я тоже служил офицером в кавалерии. Во всем мире мы все одной породы. Откровенно говоря, кого-нибудь вроде вас я предпочел бы любому другому».

Щедрым жестом они с женой предоставили в наше распоряжение весь дом. Такой порядок расквартирования напоминал, должно быть, то, что практиковалось среди французских колонистов в Северной Америке в XVIII веке. Корабль доставлял колонистам группу молодых девушек, а потом все зависело от того, чтобы подходящие люди нашли в нужный момент друг друга.

Отношение к нам прекрасной графини Ф., у которой я жил позднее, было таким же, как у маркиза З. Этот последний мой поиск квартиры во Франции начался как роман Таухница начала века. Я занялся поиском чего-нибудь настолько удаленного, что мне пришлось все время расспрашивать, как туда доехать. Один замок показался на первый взгляд нежилым. Он был совсем новым и напоминал только что нарисованную картинку. Когда дверь наконец открылась, хорошо одетый господин не принял нас и отослал в другие имения, расположенные в еще более удаленных уголках за лугами, разгороженными живыми изгородями. Итак, мы отправились дальше. В окне следующего замка показались две девушки, одна очень симпатичная, но, скорее всего, гостья. Другая, менее привлекательная, жила в этом доме. Она показала мне три комнаты для гостей, но не посоветовала оставаться у них, потому что ее мать болела чахоткой. Тогда та, что симпатичнее, предложила мне остановиться в ее доме. Она относилась к этому как маркиз 3.: поскольку грозит реквизиция, надо постараться выбрать нужного человека в нужное время.

В некоторой нерешительности она села рядом со мной в машину, и мы двинулись дальше вдоль окаймленных живыми изгородями лугов. По приезде в переговоры вступила ее мать, и в результате практически весь замок оказался в нашем распоряжении.

Главой этого семейства была старая графиня, вдова полковника кавалерии, живущая на скромный доход и из-за нехватки домашней прислуги занимающая этот замок только на лето. Земли в имении не было. Хозяйка до сих пор не имела известий от двоих своих сыновей – кавалерийских офицеров. Молодая графиня была женой старшего сына и жила там со своим пятилетним ребенком. Они сторонились нас, подчеркивали национальный антагонизм, редко улыбались и избегали здороваться с нами за руку.

Это было мое последнее военное жилье во Франции. Я выбрал его в расчете задержаться в нем на несколько месяцев вместе с моими адъютантами – капитаном Горенбургом

и принцем Гацфельдом. Там было тихо и уединенно, что соответствовало моим требованиям к хорошим квартирам. Правда, дом располагался не у моря. Искушение занять один из тех замков, в которых парк спускается прямо к морю, было велико, но подходящего дома найти не удалось. Отели для меня исключались. Здесь же в моем распоряжении были большая спальня и гостиная с видом на старый неиспользуемый вход в сад, содержавшийся в совершенной дикости, с множеством роз вдоль высокой стены.

Те несколько дней, проведенных у Г., казались счастливыми, несмотря на неопределенность как ближайшего, так и более отдаленного будущего. Разнородная компания мужчин, разлученных с женами и семьями, создавала некоторые трудности в общении, как это обычно бывает, когда люди случайно собираются вместе. Но все это уходило на второй план. Здесь мы могли отдохнуть после круговерти войны, я радовался тому, что меня непосредственно окружало, – множеству деревьев, мирному сказочному саду. Часто ходил на пляж, слушал, как бьются волны, и наслаждался видом крутых соломенных крыш каменных домиков или маленькой церквушки.

Видимо, человек способен обнаружить полное счастье только в прошлом, когда все невзгоды стираются из памяти, либо в будущем, к которому он может применить свое безмятежное воображение. Истинно счастливые часы оставляют глубокий и прочный след.

Начали приходить запоздалые письма. П., никогда не склонная к слезам, писала, как она плакала, когда церковные колокола возвестили о капитуляции Франции. Между строк я смог прочесть причину этих слез. Ее, как и меня, беспокоило дальнейшее укрепление власти Гитлера. Каковы будут последствия жестоких контрибуций, налагаемых победителем на народы оккупированных территорий? Триумф оружия только подстегнет этих необузданных людей на новые крайности и уменьшит перспективы краха существующего режима. Можно ли избавиться от этой постыдной диктатуры, избежав военного разгрома?

После бешеного темпа прошедшей кампании в тихие часы размышлений все яснее становилась моя личная трагедия. Перед многими гитлеровскими офицерами неизбежно стояла дилемма: им надо было храбро сражаться во имя победы, надеясь при этом на поражение, потому что они любили свою страну.

Переживал я и вспоминая тех, кто бежал в эти места от своих жестоких палачей. Задолго до пришествия Гитлера я считал варварством все формы антисемитизма. Среди моих друзей было много евреев, но ни одного антисемита. Не могу представить себе ни одного более культурного дома в Германии, чем дом моих друзей и родственников Швабахов – в Берлине и в их сельской усадьбе в Керцендорфе. С уважением вспоминаю моего друга Курта Гана, патриота и выдающегося педагога. Скорблю о друге нашей семьи, сменившем моего отца на посту префекта маленького городка в Бадене, который умер во время войны, потому что ему полагалась лишь половинная норма обычного пайка. Вспоминал я и более бедных евреев, не имевших ни связей, ни средств, бежавших за океан, чтобы спасти свою жизнь. Это были добрые люди, более сердечные и более готовые помочь, чем все прочие. Возможно, извечная опасность существования в положении меньшинства послужила для них чем-то вроде очистительного огня.

Как удалось повести германский народ таким неверным путем? Вот какой вопрос задавали себе все мои друзья. Это был какой-то жуткий апофеоз политического и морального опьянения. Иллюзия «расы господ» овладела теми, кого любой нормальный человек воспримет как прямую противоположность «хозяев» – не только по их внешнему виду, но и из-за недостатка образования и всегда отталкивающих манер. Ныне эти люди могли использовать свои скудные мозги для эксплуатации беззащитных граждан, ветеранов прошлых войн, стариков, женщин и детей. Миллионы невежественных, весьма заурядных личностей, покорных государственной власти, не смогли избежать этого ужасного помрачения рассудка. Подобно П., не знаешь, по кому проливать слезы – по невинным жертвам или по массе благодушных сограждан, чей рассудок помутился.