Изменения в понимании слова и текста, отчетливо читаемые в последних текстах книги, несомненно, связаны с еще одной значимой стороной творческой работы В. Беляева – организацией ландшафтного поэтического фестиваля «Пушкинские лаборатории», проводимого с 2012 года. В одном из своих выступлений поэт указывает на потребность «переводить архитектуру, геометрию, ландшафт в музыку, во внутреннее устройство стихов, в дистанцию между тропами» [8] . Фестивальная практика, исследующая формы бытования текста на грани социального и природного пространств, вполне отвечает этой задаче.
8
Беляев В. [Черновик «Нобелевской речи»].
Интересно отметить усложнение фестивальной формы: если изначально речь шла о переозначивании пространства и проблематизации восприятия («диалог слова и пространства,
в котором оно звучит», «драматургия перехода от предыдущих поэтик и ландшафтов к последующим») [9] , то в дальнейшем на первый план вышла уже постановка под вопрос субъекта речи и форм бытования высказывания между перформансом и инсталляцией («свойственная прогулке разнородность внимания возвращает маршруту смысл в момент остановки, когда идущие переводят дыхание, обращаясь к слову и голосу, а слово и голос обнаруживают поэта») [10] .
9
Ландшафтный поэтический фестиваль «Пушкинские лаборатории» // http://gorod-pushkin.info/puskinlab-16-06-2012.
10
Пушкинские лаборатории // http://www.gorodpushkin.ru/afisha/full/2857.
Возможность мыслить текст вне привычного медиума, в единстве слова и дыхания, звучания и присутствия обусловила интерес поэта к поиску новых возможностей оформления смысла и его закрепления. Так в поле внимания попали работа со случайной комбинацией «готовых» формул и «овеществление» высказывания в деревянной табличке с текстом. Из умозрительного и бумажного мира поэзия возвращается во внеэстетическое поле, в мир вещей, в повседневность.
Поэзия в изобретенном поэтом жанре табличек соотносится с перформативными и ритуальными практиками, а результат творчества закрепляется в арт-объекте, который подчеркивает внеположность высказывания принятым формам бытования поэтического текста. Вещественность и «ничейность» стихотворения здесь принципиальны: «„Табличка“ – это вещь, артефакт, имеющий материальное измерение, в отличие от текста <…> Табличка в этом смысле – попытка поймать воробья, сжать ветер, сделать слово-вещь, текстовую икону, в конце концов. <…> Табличка – это что-то, чему можно уделить большее время взгляда, избыть это время через взгляд, и восстановить в правах пространство и память» [11] .
11
Беляев В. Интервью автору статьи от 29.05.2016.
Это один из самых радикальных в современной поэзии примеров изменения условностей, связанных с восприятием поэтического текста, с его «горизонтом ожиданий». Отрадно, что в этом отважном формотворческом жесте сохраняется возможность очищения чувств, превращения читателя в «истончающиеся условия, / в выбор, в предзнаменования, в речь пальцев, / в бессмертную динамику поверхностей, в бег-бег-бег».
Александр Житенев
Из книги «Именуемые стороны» (2013)
«Похоронили по-человечески…»
похоронили по-человечески,сделали крестик из багетной рамки.вечером смотрели сквозь занавескина проходящие танки.страшно, и ждешь, пока гул удаляется.но потом – не легко, а пусто.я и сейчас не знаю, как называетсяэто чувство.зато в подвале было легко.лампа мигала.выдавали гуманитарное молоко.мы ушли из подвала.заняли свободный блокпост —арматура и сваи.спали себе, свет звезд и воздухприсваивали.…я и сейчас не знаю, как называется.но когда закрываю глаза —гул бронетехники удаляется,становится еле слышным,разбивается на голоса.
«Тайна-наволочка-туман…»
тайна-наволочка-туман.как булавку найду – вспоминаюо тебе, о чистом постельном белье.наши, как легкий туман,отступают.я отступаю.сняли лычки. ключи на столе.ты проснешься – нет никого.чайник выключишь, высушишь листья,скажешь – почта шуршит.разве нет никого, если есть.Катя, Миша, Алиса,кто еще за подкладку зашит.или этот конверт дорогой —только проволока, поволока.хочешь – сам подставляй имена.или радуется рядовой,что булавку нашел, что все выше осока.шаг-другой – не достанет до дна.
«Вышли из трапезной. ветрено, дымно…»
вышли из трапезной. ветрено, дымно.сад облетает, покоятся зеркала.в каждом – то небо проглядывается, то имя.родилась, умерла.поздние птицы поют как сестры.спать не дают, а проснуться нельзя.гильзы в траве – ваши чистые слезы.что ни найдешь – обещанная земля.люди проходят, люди хотят проститься.плачет солдатик, хватается за рукав.люди проходят. пьет из ладанки птица,имени не разобрав.
«Музыку включили, вышли на свободу…»
музыку включили, вышли на свободу,не примяв траву.все молчишь, турист, а я живуи смотрю на воду.нет бы мне сказал – в карьерахесть второе дно?и еще – какой там ходит шорох,как становится темно?музыку включили. вышли из кино.нет бы мне сказал – какой там ходит шорох? —спрашивал турист.а отец до этого ушел.день был чист.шел и приговаривал во тьму —что-то в этом есть.ну, иди себе, – а мне и одномухорошо здесь.
«Где граница участка – когда и где…»
где граница участка – когда и где.снимают кору – мастко. ставят первый венец.…вот умру, говорю им, – спрячусь в мутной воде,как жук-плавунец.станут возить меня на лебедке – вверх-вниз.птица и рыба – лебедка, сколько мне лет.…свет остролистый на всем, – а вот так повернись —падает свет.друг-керосинка, пойдем к пожарным прудам.круг разобьется – станешь огнем молодым.…падает свет, поднимается – к холодам —глиняный дым.
«По шанхайке-грунтовке, но уже не домой…»
по шанхайке-грунтовке, но уже не домой.так – леском сквозь себя прорастая.или, скажем, дорогой самой,говорящей – дорога пустая.может было – и мы выходили к реке,и ловился карась-бестолковик.что он мог – на китайском своем языке, —но сказал ведь, соколик, —лес келейный – когда забирает с собой —и становятся люди в просветах —не играй с ними в облак, в шатер голубой.вам заимка дана не для этого.будто слушали мы да картошку пекли,так – леском сквозь себя прорастая.ворошили угли и гадали – вдали —что там лает собака пустая?там ведь тоже когда-то молчат у крыльца,по мосткам осторожно ступают.а то спрячутся все, не дождавшись отца,и уже засыпают.