Ничего святого (Сборник)
Шрифт:
– Я уезжал. Мне нужно было уехать. Всплыло вдруг срочное дело.
– Разве трудно было прислать с нарочным записку? Хотя бы на словах передать! Хотя бы как-нибудь! – Лива, как всегда, пытается разглядеть в фиалковых глазах Сьёра намек на раскаяние. Как же! Легче разглядеть там сто шесть букв родного алфавита в исполнении каллиграфа Лои.
– Я пытался передать… Но, видишь ли, были важные обстоятельства. Нужно было срочно помочь одному человеку, я ему очень обязан. И притом помочь втайне… Да прекрати ты истерику, в самом деле! Ты же
– Ты так говоришь «этим», как будто это – куча навоза. – Заплаканная Лива шумно сморкается в простыню.
– Не говори так! Ты же знаешь, наша любовь для меня всё!
– Ну пожалуйста, в следующий раз скажи мне, что уезжаешь. Что тебе стоит? Понимаешь ты или нет, но мне не по себе, когда тебя нет и я не знаю, где ты. Мне такие вещи ужасные снятся… Запас моего Абсолютного Равнодушия заканчивается… Ты же не хочешь, чтобы я превратилась в богопротивного хутту?!
– Я никогда этого не допущу! – насупив брови, говорит Сьёр.
Хмурился Сьёр всегда щедро – как иные улыбаются. Он хмурился, даже когда вламывался в нее, все вернее с каждым движением вжимая ее тело в уступчивую перину.
И жадно любоваться ее вихлястыми танцами на его чреслах («Только ты уж не останавливайся теперь, душа моя, будь добра, не слазь!») он тоже умудрялся словно сквозь хмурое облако.
И даже когда его светящееся тело начинало плавиться и течь вихрями вокруг светящегося тела Ливы, он тоже казался хмурым, хотя, право же, это ненормально или, если угодно, трагипародийно. Мне лично сразу вспоминался Дидо. Тот из его экспромтов, где он обращается к своей гулящей подруге:
О, хмурый твой экстазМне дорогого стоил!А именно – четырнадцати авров…– Ну пообещай, что ты больше не будешь так делать! Пожалуйста, а? Ну ради всего святого! – Потная розовая Лива кропила поцелуями грудь, живот, на совесть оволошенные природой бедра Сьёра. Перед тем как в очередной раз сменить делянку, она приближала лицо к лицу Сьёра, чтобы заглянуть в его глаза. Она надеялась прочесть там то, что всегда предпочитают книгам влюбленные женщины.
О, Лива!
Я тоже не раз заглядывал в эти глаза. Но видел там лишь киваанэ. На нашем языке это значит «ничего святого».
Лива все-таки отдала меня Заре на неделю. Негодяйка.
Сразу оказалось, что в неделе не десять дней, как я думал раньше, а неудобосчитаемое количество минут, медленных, как зимние ночи.
Неохотно текло время без Ливы. Я чувствовал себя перчаткой, из которой вынули руку.
А между тем желающие
– Оноэ, где моя накидка? – вопила из купальни Зара.
– Она висит прямо возле рукомойника, рядом с платьем, моя госпожа.
– А где полотенце?
– На передней дужке, как обычно, моя госпожа!
– Я намылила голову и ничего не вижу! – Через дверь голос Зары звучал обиженно. – Слей-ка мне, наверное!
И я тащился сливать, хотя только что Зара уверяла меня, что по гигиенической части она привыкла управляться без помощников.
Небось поскучала чуток в бадье и подумала: а почему бы не внести разнообразие в свой быт?
Допускаю, что сначала она стеснялась меня, а потом бросила, рассудив, что ариварэ все-таки нельзя считать мужчинами в полной мере и что мужское платье на мне – чистая условность.
А может, она решила наоборот – раз я ношу мужское платье, меня следует считать мужчиной, а значит, со мной следует вступить в интимную связь.
Кстати, фантазии альковного толка мы, слуги-ариварэ, вызывали в наших хозяйках с привычной регулярностью.
Да и как им, нелюбимым и невостребованным, было не соблазниться этой продляющей логикой – если он нежен, как взбитые сливки, когда массирует мне шею перед сном, каким же нежным он будет, если…
В общем, наша планида – опускаться на колени перед вялыми розами с вяжущим, властным запахом. Далее страх забеременеть непонятно кем (чем?) все же брал свое. И сверх шелестящих юбочным шелком поцелуев с нас, как правило, не требовали.
Но с Зарой обошлось.
Ведь все-таки она приходилась Ливе сестрой – хотя и не поровну, они разделили качество чистоты, которое, как и качество отваги, кровь Дома Лорчей сохранила.
Супруг госпожи Зары, кряжистый, похожий на ходячий комод, тоже командовал мной, но с меньшим рвением.
Он просто не знал, что пожелать. У него и так все было.
Пока муж Зары придумывал пожелания, бесноватый Зарин сынок, мальчик с большой грушевидной головой и мелкими близко посаженными глазками, нашел оригинальное решение этой проблемы – он желал всего подряд.
– Хочу компоту!
Я нес.
– Не хочу компоту!
Я уносил.
– Покачай меня в гамаке!
Я качал.
– Хочу быть как моряк!
Я качал его вдвое сильней, изображая девятый вал и посвист ветра в реях.
– Теперь хочу быть как ты! Хочу быть как ариварэ!
Я подбросил его в воздух, получилось довольно высоко. Мальчонка завизжал от избытка впечатлений. Я его, конечно, поймал.
– Разве ариварэ кто-нибудь подбрасывает? – с сомнением прогундосил он, когда я поставил его на ноги.
– Нет, но когда ты был в воздухе, ты был в точности как ариварэ, – объяснил ему я.
– Когда я летел?
– Да, когда летел.
Все же свободного времени оставалось много – только служение Ливе занимало всего меня.