Ничего святого (Сборник)

Зорич Александр

Но с Ливой было иначе. Мне нравилось не иметь никакого времени, свободного от нее. Нравилось облекать ее тело услужливым облаком, быть продолжением ее воли.

Приспосабливая ее ножку к тесной туфле, я делом славил мир, чья красота достигла моей души посредством прикосновения этой кривенькой пятерни к моей руке – точнее, к тому месту моего искусственного тела, которое люди называли рукой.

С головой уходя в Ливины завтраки и переодевания, капризы и боли, я начинал понимать, зачем судьба притащила меня в этот тяжелый, несчастливый мир

людей. Затем, вероятно, что красота и свет в нем так редки, что только здесь начинаешь понимать их подлинную цену.

Между тем свободное время пробудило во мне качество любопытства, совершенно обескровленное службой в доме Ливы – ведь о госпоже я знал все, а то, чего не знал, узнавал очень быстро.

Тут, кстати, есть еще одно обстоятельство: настоящие тела ариварэ состоят из того вещества, из которого у людей сделана память. Мы, как слоны, не способны ничего забыть, как ни тужься.

Да и попробуй-ка оставаться любопытным, когда ты уже и так помнишь столько любопытного…

Итак, качество любопытства пробудилось во мне, когда я увидел во дворе паланкин Велелены.

Зара и Велелена никогда не были близки. У сестер такое сплошь и рядом.

Зара втайне считала Велелену идиоткой, а Велелена и впрямь была настолько глупа, что нуждалась только в муже.

И вдруг – ее паланкин с синими занавесками, на которых Велелена своей рукой вышила герб Дома Лорчей, который с ледяными цепями.

Ну и явленьице, на ночь-то глядя…

Просьба Зары «сходить на пристань, узнать, когда будет парусник до Рема Великолепного» еще больше меня раззадорила.

Чтобы тщеславная Зара отослала меня в город вместо того, чтобы ежеминутно чваниться перед Велеленой тем, что Лива все-таки ссудила ей своего ариварэ? Нет, все это казалось необычным.

И потом, где две сестры, там и третья. Хоть бы и незримо, но обязательно. Может быть, Зара и Велелена будут говорить о Ливе?

На пристань я не пошел. Вместо этого я сбросил с себя свои сине-черные одежды и, став фигурой из остекленевшего воздуха (такова была моя нагота), двинулся в сад. В ту его часть, где Зара в своих фантазиях видела себя изнасилованной. Я был уверен, секретничать Зара придет туда же.

Схоронившись возле беседки, я принялся ждать.

Вскоре из цикадных сумерек выплыл сиреневый с золотым шитьем балахон Зары и малиновый колокол платья Велелены. Обе казались взволнованными. Зара – взволнованной курицей, Велелена – взволнованной телушкой.

– Теперь-то ты можешь сказать, что случилось, дорогая моя? – спросила Зара.

– Ты уверена, что нас никто не слышит?

– Абсолютно. Мои ненавидят этот сад. Мечтают его свести, будто он бородавка.

– Тогда говорю. – Велелена шумно выдохнула и сделала паузу: – Зара, меня просватали.

Уже в объятиях Зары Велелена спросила:

– Ты правда рада?

– Очень! Миленькая моя! Рада! И кто он?

– Он замечательный! Дивный!

(Я давно заметил, «дивным» у Велелены может

быть даже яблочный огрызок при условии, что она впервые обратила на него внимание.)

– Ты его уже видела?

– Да, мельком. Он очень красивый. И потом, он наш дальний родственник, понимаешь? – Велелена встревоженно посмотрела на Зару.

– Ну и что? Так даже лучше… Деньги остаются в Доме…

– Я не к тому, – досадливо засопела Велелена. Было ясно, что Зара не поняла ее намека и Велелена сердится.

– И как его зовут?

– Сьёр.

– Тот самый?! – ахнула Зара. – Тот самый… который… Ну… друг Ливы?

Велелена кивнула.

С минуту Зара усваивала новость, нервически обтрепывая пальцами бумажные края веера. Затем она повернула к Велелене свое одутловатое, с крупными щеками лицо и спросила:

– А отец знает, что Сьёр и Лива?..

– Не думаю. Если бы знал, он бы вряд ли… – Велелена хотела улыбнуться, но вышло, что скривилась.

Тут я впервые понял: все-таки Зару и Велелену кое-что объединяет. И это «кое-что» – ревность.

Несчастные жадины! Они ревновали к Ливе папашу Видига, который, по их мнению, был слишком расточителен с их сестрой на предмет своих милостей.

– И когда они сговорились?

Велелена назвала дату.

– А почему так долго ждали?

– Сьёр должен был представить папе бумаги. Про свое состояние.

Мысленно открутив календарь на месяцы назад, я вдруг понял: это был день, когда Сьёр и Лива встретились у лестницы, когда Сьёр мурлыкал Ливе свое «умоляю». Бурил своим магнетическим взглядом подонка излучину меж ее ключиц.

Вечером того же дня Лива впервые отдала ему себя тремя различными способами – живот к животу, живот к спине, живот к животу со сменой, так сказать, направлений.

На излете той ночи я носил в комнату Ливы ее любимое лакомство – горный снег, смешанный с диким медом, орехами и фруктами.

Наворачивая десерт, раскрасневшийся Сьёр, несколько часов назад посватавшийся к Ливиной сестре, разглагольствовал о любви, которая приходит внезапно, но длится вечно…

Признаться, когда в имперской тюрьме я впервые увидел, как с живого человека снимают ленточками кожу, я подумал, что, вероятно, это справедливо – то, что у людей есть кожа и способность воспринимать боль. Раз люди вообще способны проделывать друг с другом такие невообразимые вещи, пусть страдают за весь свой людской род.

Но тогда в саду я поймал себя на странной, невозможной для миролюбивых ариварэ мысли.

На мысли о Сьёре – о том, как это, в сущности, назидательно: аккуратно надрезая кожу у самого сустава, не обращая внимания на вынимающие душу вопли, ленточка за ленточкой снимать со своего врага кожу.

В конце концов, я же не знаю, чем провинился тот несчастный из имперской тюрьмы перед своим палачом?

В саду, вспоминая Сьёра, я впервые подумал о том, что даже самую зверскую пытку можно именно заслужить.