Ничто человеческое...

Богат Евгений Михайлович

Во имя чего и почему они убили?! Эти два вопроса не давали мне покоя и до, и во время, и после суда. Они — Рогожин и Туманов. Мне были неясны и мотивы совершенного ими убийства, и его истоки. На фоне уникальной, но в то же время анатомически четкой и выпуклой истории Кириллова они казались размытыми, ускользающими.

Во имя чего? Ответ будто бы лежит на поверхности. Ради денег — пяти тысяч. Но… (разрешу себе отвлечься на минуту от вопроса о несоразмерности этой, да и любой, суммы и совершенного ими деяния) разве не могли они получить их, не убивая?

Из рассказа Туманова автору этих строк в тюрьме, после суда.

Я не допускал мысли, что они будут убиты. Мы договорились с Рогожиным одурачить Кириллова, получить деньги обманом, не убивая. Мы понимали, что Кириллов в этой ситуации будет молчать. Вероятно, я

и потому был убежден в том, что они не будут убиты, что мы, пожалуй, никогда не говорили об этом с Рогожиным совершенно серьезно. Вы помните, что дело началось с полушутливого разговора в кафе. Сама мысль, что мы можем лишить жизни двух человек из-за пяти тысяч выглядела для меня, да, казалось, и Для Рогожина, совершенно нелепой. И в то же время нам нестерпимо хотелось получить эти деньги. Тем более что Кириллов совал их нам в руки. Нам хотелось получить их, не убивая. В общем, был задуман план плутовского романа… (Даже в стенах тюрьмы он артистичен, изящен, рассказывает легко, иронически улыбаясь, играя лицом.) Мы получаем от Кириллова половину до мнимого убийства, потом старик с женой едут к Рогожину, чтобы познакомиться с его коллекцией икон, он их задерживает на сутки, мы получаем вторую половину, выпускаем стариков и посмеиваемся в душе над неудачливым отцеубийцей. Как думал Рогожин их задерживать? Было два варианта. Первый: силой — с помощью двух неизвестных мне людей, обычно помогавших Рогожину в поисках и перепродаже икон. Но этот опасный вариант мы оба рассматривали как запасной — для острокритической ситуации, если не удастся первый, тонко-психологический. Он заключался в том, что Рогожин открывал сам старику и его жене все. И чтобы у них не оставалось сомнений, набирал номер телефона Кирилловых, давал старому коллекционеру трубку параллельного аппарата, сообщал сыну, что убийство совершено, и обсуждал вопрос об окончательном вознаграждении. После этого не поверить было нельзя. И в том состоянии душевного потрясения, в котором старый Кириллов должен был находиться, он покорялся Рогожину полностью — оставался на сутки в его доме с иконами, цветным телевизором, интересной библиотекой, чтобы сын, увидев его живым, не убил действительно сам… Мне, а Рогожину в особенности, этот вариант казался безупречным, потому что, учитывая все особенности человеческих характеров и отношений, мы подошли к нему, мы его обсуждали как чисто художественную ситуацию… Утром 16 марта мне позвонил Кириллов, сообщил, что старик с мачехой поехали к Рогожину и тот будет ждать их рядом с домом, на автобусной остановке. Старик никогда Рогожина не видел, а Рогожину Кириллов-сын за несколько дней до этого старика показал на улице. Поскольку тот весьма гордился тем, что хорошо известен коллекционерам города, его не должно было удивить, что Рогожин его узнает. Когда я услышал, что они поехали, меня охватило острое беспокойство. Я понял, что игра зашла чересчур далеко. Что мне известно о Рогожине? О старом коллекционере? Как они себя поведут? Я подумал вдруг, что передо мной живые, непредсказуемые люди… И я помчался на такси, чтобы опередить старого Кириллова и его жену. Рогожин уже стоял, похожий на героя американского вестерна. Отрубил: «Убийства, Леня, не будет». Но сообщил и то, что обманули те двое молодых людей, не явились, поэтому запасной вариант исключается. Потом опять успокоил: «Не волнуйся — задержу». Я вернулся домой, через час он мне позвонил, у него был совершенно мертвый голос, и уже по одному этому голосу я понял с ужасом… Что было потом, вам известно.

Мы, вероятно, не узнаем никогда, почему не удалось Рогожину осуществить «тонко-художественный замысел» и собирался ли он вообще его осуществить? Но мы узнали, что существовала «игровая ситуация», за которую заплачено человеческими жизнями.

Кто-то однажды заметил о несостоявшихся актерах: игра не стала их жизнью, и поэтому жизнь стала игрой. Для Рогожина делом жизни должна была стать наука: физика. Для Туманова — ультрасовременная инженерия. Этому их учили в вузах; потом они недолго работали в солидных НИИ, само название которых вызывает почтение: первый — как физик, второй — как радиоэлектроник; потом — после мимолетного увлечения нейрокибернетикой и лечением инфразвуком — они из науки, из инженерии, по существу, уходят. Рогожин помышляет о театре, оставляет и это намерение, становится в тридцать пять лет сторожем, собирает иконы и мечтает о кинотриумфах; Туманов устраивается в торгово-техническое объединение на работу, весьма далекую от того, что, казалось бы, увлекало его раньше, не затрагивающую его души, и помышляет о том, чтобы посвятить себя литературе.

Они все время меняют роли — не доиграв одну, уже репетируют новую. Они все время уходят.

Из допроса Туманова.

Судья. Вы говорите: ушел из ресторана и вернулся к ней через неделю. Можно подумать, что речь идет об обыкновенном ужине и малознакомой женщине. А ведь вы ушли с собственной свадьбы, оставив в разгар торжества невесту, родственников, гостей.

Туманов. Мне стало не по себе…

Судья. Зачем же вы женились на женщине, с которой вам стало не по себе в первый же вечер совместной жизни?

…Адвокат (бывшей жене Туманова). Какие положительные черты в характере подсудимого вы могли бы назвать?

— Доброта и общительность.

Человек, разумеется, существо непростое и малопредсказуемое — может «очнуться» талант, может по-новому раскрыться душа, но при этом не должна страдать целостность личности, ее единство.

Доктор делается писателем, но не умирает и как доктор, потому что и медицина, и литература для него формы познания человека и облегчения его мук. Инженер уходит в искусство, забирая самое дорогое, что нажили его ум и сердце в «первом воплощении». И уходят они тогда, когда не уйти не могут. И при любом уходе есть величина, которая остается неизменной, величина эта — труд. Именно ею измеряется и ценность писателя, который вчера был доктором, и ценность доктора, который завтра будет писателем. Жизнь, лишенную труда, Стендаль любил сопоставлять с кораблем, лишенным балласта, волны им играют, буря опрокидывает…

Труд, воплощенный в живые ценности, — высшая реальность, без которой человеческая жизнь, при самом фантастическом обилии интересов и увлечений, делается бессмысленной.

Если нет в жизни высшей реальности — труда, страданий (в корневом понимании — «страда»!), то нет и нравственности. Она так же не нужна человеку, как не нужен компас кораблю, лишенному балласта, — излишняя роскошь, забавная игрушка, совершенная безделка, какая разница, где юг, где север (добро и зло), если тобою играет море. Сегодня ты физик, завтра актер, послезавтра сторож. Тут самое милое дело быть по ту сторону добра и зла.

«Но почему, — мысленно слышу вопрос читателя, — почему, несмотря ни на что, их не облагородило общение с яркими и тонкими явлениями искусства — Камю, Ануем, Маркесом, Феллини, Антониони…»

«…Ложка для горчицы; часы бронзовые в стеклянном корпусе с надписью „Глубокоуважаемому Георгию Николаевичу Соколову от податной инспекции Рязанской губернии“; хлебница, клеймо „Хеннеберк в Варшаве“, XIX век; барометр, клеймо „Иозеф Покорны, Париж — Одесса“, XIX век; самоварный поднос, никелированный, с монограммой: „Столоначальнику Г. М. Титченко с нижайшим…“; табакерка бронзовая с литым рельефом; Амур среди завитков; чаша с изображением нагой девушки с лебедем, XIX век; шкаф французский начала XIX века; часы мастера XVIII века, поющие, без маятника и циферблата…»

Существуют различные формы и уровни потребительства. Самые утонченные — самые опасные — имеют дело с вещами одушевленными или даже с самой жизнью, обращенной в вещь. Конечно, достаточно опасен и человек, усердно потребляющий вещи неодушевленные. Но, что ни говорите, модные тряпки — это не талантливый роман писателя, имевшего несчастье стать модным, а автомобиль не икона. Человек, ненасытно потребляющий одушевленное, по существу, совершает непрерывно бескровные убийства — он убивает красоту, он убивает любовь. В этом мистика потребительства.

Из допроса Рогожина.

Судья. Почему первая ваша жена покончила с собой?

Рогожин. Не могла расстаться со мной, любила.

Судья. Вот показания: «Унижал…», «Растоптал…», «Угрожал…». Она работала воспитательницей в детском саду? Почему же после трагедии вы говорили, что она была журналисткой и погибла в авиационной катастрофе?

…Адвокат (брату Рогожина). Назовите положительные черты в характере подсудимого.

Брат Рогожина. Общительный и добрый.

Любое потребительство избирательно, в особенности же это относится к его высшим формам и уровням.

Столоначальник Титченко с великим усердием потреблял самоварный чай с вишневым вареньем, но чаепитие философски не оправдывал; Раскольников философски оправдывал убийство, но потребителем не был. Самый опасный тип сегодняшнего мещанина — самоварно-интеллектуальный гибрид столоначальника с Раскольниковым, гибрид, при котором столоначальник утрачивает бездумную чаенаправленность, а Раскольников — дар душевных мук.