Ничто не случайно
Шрифт:
Пол стоял рядом, нахмурившись.
– Тебе не кажется, что ты можешь подсобить мне поднять хвост? – сказал я. – Стью, мы поднимаем, ты уже готов?
– Давайте! – сказал Стью, залезая под самолет с банками из-под масла.
Пол, очевидно, не услышал меня, потому что не сдвинулся с места, чтобы помочь.
– Эй, Пол! Почему бы тебе на минуту не прекратить сосать свою сигарету и не помочь мне?
Пол взглянул на меня так, будто я был каким-то отвратительным жуком, и направился ко мне.
– Ладно, ладно, я помогу тебе! Не суетись.
Мы подняли хвост и поставили его на банки с маслом как на подставку. Через некоторое время мы отправились в город завтракать. Пол шел сзади молча. Он явно был не в духе. Каковы бы ни были его проблемы, – думал я, – это не мое дело. Если он желает пребывать в плохом настроении – это его выбор. Наш завтрак был самым безмолвным и неловким из всех, которые я помню. Мы со Стью обменивались мнениями о погоде, о хвостовом костыле, опорах и подставках, о том, как они могут работать, но Пол за все это время не сказал ни слова, не издал вообще ни одного звука.
После завтрака мы все разошлись в разных направлениях, и в первый раз за все это лето мы пошли не в одну, а в три разные стороны. Это было забавно, однако озадачивало, потому что одна и та же волна депрессии охватила нас всех.
Ну и пусть себе дуются, – думал я, шагая в одиночестве к аэроплану, – это меня не касается. Если эти ребята хотят делать что-то другое и при этом чувствовать себя обиженными, я ничего не могу с ними поделать. Единственный человек, которым я могу управлять, – это я. Но я прилетел сюда, чтобы показывать людям, что такое полет, а не терять время на плохое настроение.
Я решил слетать в аэропорт, чтобы сменить масло в своем биплане, и сразу отправился туда; тем временем вернутся ребята, – это даже хорошо, что меня не будет.
Когда я снова вернулся на сенокос. Пол сидел на своем спальном мешке и писал записку. Он не сказал ничего.
– Слушай, приятель, – сказал я в конце концов. – Все, что ты делаешь, меня не касается, за исключением тех случаев, когда это мне начинает надоедать. А оно начинает. Что с тобой?
Пол перестал писать и сложил бумажку.
– Это связано с тобой, – сказал он. – Твое отношение изменилось. Ты ведешь себя не так, как раньше, с тех пор, как я вернулся. Сегодня я улетаю. Я отправляюсь домой.
Вот в чем было дело.
– Ты свободен лететь, куда хочешь. Но скажи мне, пожалуйста, как изменилось мое отношение? Ты считаешь, что я не хочу больше летать с тобой? В этом, что ли, дело?
– Не знаю. Но ты уже не тот. Ты относишься ко мне так, будто я какой-то незнакомый парень, которого ты никогда раньше не встречал. С другими можешь вести себя как хочешь, но только не со мной.
Я быстро просмотрел в памяти все, что сделал и сказал с тех пор, как Пол вернулся. Действительно, я был слегка недружелюбным и формальным, но я поступал так же тысячу раз и раньше, до его возвращения. Я отношусь недружелюбно и формально и к своему аэроплану, если я не летал на нем несколько дней. Должно быть, всему виной мое сегодняшнее замечание о сигарете. Я еще тогда заметил, что оно прозвучало немного грубее, чем я хотел.
– Ладно, – сказал я. – Прости меня. Я сожалею о том, что сказал утром о сигарете. Я постоянно забываю, что ты до такой степени щепетилен…
Неплохое извинение, – подумал я.
– Нет, дело не только в этом. Я говорю обо всем твоем отношении. Создается впечатление, что ты хочешь поскорее избавиться от меня. Не беспокойся. Я ухожу. Я писал записку тебе, но ты вернулся так быстро, что я не успел ее закончить.
Я стоял рядом. Действительно ли я был так несправедлив по отношению к нему уже давно? Разве я мог предположить, что этот человек, которого я считал одним из своих самых лучших друзей в мире, будет осуждать меня, даже не выслушав того, что я скажу в свою защиту? Что он признает меня виновным и улетит без предупреждения?
– Единственное, о чем я могу подумать… – начал я медленно, пытаясь говорить как можно искреннее, – это то, что мне больше всего хотелось, чтобы ты мог приземлиться на этом поле. Я просто озверел от злости, когда ты не приземлился, потому что это такое прекрасное поле. Но я сам бы не смог посадить здесь Ласкомб, и я уверен, что если бы ты попытался это сделать, у тебя бы не получилось ничего хорошего. Ты поступил полностью правильно, но мне просто хотелось, чтобы Ласк был немножко меньшим аэропланом для катания пассажиров, только и всего.
Я начал сворачивать свой спальный мешок.
– Если тебе надоело, пожалуйста, улетай. Но если ты улетаешь потому, что думаешь, что я хочу избавиться от тебя, – ты ошибаешься. Теперь тебе осталось только убедиться в этом.
Мы поговорили еще некоторое время и постепенно снова почувствовали себя друзьями, построив мост через пропасть, которая была скрыта подо льдом.
– Может быть, теперь ты снова станешь человеком, – сказал Пол, – и будешь обращаться со своими солдатами как с людьми?
– Мне кажется, что все это время мы с тобой не знали, кто здесь главный, – сказал я, – и ты думал, что боссом являюсь я. Но теперь я подаю в отставку, честное слово, я подаю в отставку!
Поднявшись в воздух, мы снова летели в одном звене, как воздушные скитальцы. Поиски в северном направлении не увенчались успехом. Поля возле городов везде были слишком неровными или слишком короткими для обоих аэропланов. Пролетая над Лейк-Лоном, я посмотрел вниз на широкую полосу травы и подумал, что мы могли бы быть хорошим развлечением для игроков в гольф и, возможно, заработали бы здесь много денег. Но играющие в гольф – это городские люди, живущие во времени, которое для нас является далеким будущим, и полностью заняты иллюзорными делами… накоплением денег, слежением за ростом вкладов и другими сторонами жизни обитателей больших городов. А мы хотели полетать с людьми, которые принадлежат к тому же миру, что и наши аэропланы.