Ничто не случайно
Шрифт:
– В моем доме сегодня будут гости… Хотел бы узнать, нельзя ли заказать у вас небольшое воздушное шоу. Я живу на окраине города, вон там, видите?
– Сомневаюсь, что вы многое разглядите, – ответил я. – Я не опускаюсь ниже полутора тысяч футов над землей, а начинаю на высоте три тысячи. С земли это будет выглядеть как маленькая точечка в небе, только и всего.
– Это не имеет значения. Можете ли вы устроить шоу, скажем, на… двадцать пять долларов?
– Конечно, если пожелаете. Но я не летаю ниже полутора тысяч футов.
– Отлично. – Он достал из бумажника две десятки и пятерку. – Начало в семь тридцать вас устроит?
– Договорились.
В семь тридцать мы с бипланом уже начинали первую петлю над кукурузным полем на окраине города. В семь сорок шоу закончилось, и мы покружились немного над парком, наблюдая за игроками в бейсбол.
Когда мы приземлились, у Стью было уже два пассажира, готовых к полету.
– Покатай нас лихо! – попросили они.
Они получили Стандартный Лихой Полет: крутые виражи, боковые скольжения, при которых ветер буквально ударял по ним, горки и пикирования. Они так радовались и восхищались в воздухе, будто летели на самом большом, самом быстроходном истребителе в мире, что меня немало удивило. В течение нескольких минут полета я думал о том, что из Монмаута пора улетать, и гадал, куда нам податься дальше. Этот полет вовсе не казался для меня лихим, а Паркс совсем не выглядел как истребитель. Несомненно, что это приятный полет, и интересный, но едва ли восхитительный.
Восторг моих пассажиров был для меня откровением и одновременно своевременным предупреждением. Лето подходило к концу, и я так привык к необычной и исполненной приключений жизни странствующего пилота, что стал считать ее само собой разумеющейся, как самую обычную работу.
Я ушел носом биплана вверх, переворачиваясь через крыло, чем заставил своих пассажиров с восторгом и ужасом уцепиться за кожаный ободок кабины. Я громко сказал себе:
– Эй, Ричард, прислушайся! Это ветер! Слушай, как он свистит сквозь расчалки, чувствуй, как он бьет тебе в лицо и давит на защитные очки! Проснись! Все это происходит здесь и сейчас, и ты должен бодрствовать! Очнись! Смотри! Чувствуй! Живи!
Внезапно я мог слышать слова… Рев и треск Урагана зазвучали как Ниагарский водопад, который затем превратился в гул старого мотора, работающего на полных оборотах, как мощный метроном, кромсающий пространство и время каждым поворотом своего винта.
О этот удивительно совершенный звук… Как давно я уже не слышал его? Многие недели. Это солнце, сверкающее, как раскаленная сталь в ослепительно голубом небе… Сколько времени прошло с тех пор, как я наклонял назад голову и пробовал на язык вкус солнечных лучей? Я открыл глаза и взглянул прямо на него, упиваясь его теплом. Я снял одну перчатку и набрал в ладонь ветра, которым никто не дышал за последние десять миллиардов лет. Я хватал его рукой и вдыхал полной грудью.
Ричард, перед тобой сидят люди, открой глаза! Кто они? Взгляни на них! Смотри! Они вдруг превратились из пассажиров в живых людей, парня и девушку, которые были такими яркими, счастливыми и прекрасными, какими мы только можем быть тогда, когда полностью забываем о себе, глядя на что-то, полностью поглощающее наше внимание.
Мы снова сделали крутой вираж, и они взглянули вниз на пятнадцать футов сверкающих золотом крыльев, девятьсот футов упругого прозрачного воздуха, пять футов кукурузного моря и одну девятую дюйма темной почвы, проглядывавшей местами между травой и содержащей в себе всевозможные минералы.
Никогда не прекращай быть ребенком, Ричард! Никогда не прекращай ощущать, чувствовать, видеть и радоваться таким прекрасным вещам, как воздух, моторы, звуки и цвета, которые окружают тебя. Носи свою безобидную маску, если это нужно для того, чтобы защитить ребенка от мира, но знай, приятель, что если ты не сохранишь в себе этого ребенка, ты состаришься и умрешь.
Высокие старые колеса коснулись земли и зашуршали по ней, как по гигантской зеленой подушке. Этот полет, который был первым в жизни моих пассажиров и тысячным в моей, подошел к концу. Они снова вспомнили, кто они, сказали спасибо и еще несколько восхищенных слов, а затем, уплатив Стью шесть долларов, сели в свой автомобиль и уехали. Я тоже поблагодарил их, сказав, что мне было очень приятно летать с ними, и остался непоколебимо уверенным в том, что все мы надолго запомним этот наш совместный полет.
В эту ночь Стью и я разложили диванные подушки на полу конторы аэропорта и устроились спать вдали от комаров, обложившись бутылками с клубничным лимонадом. Не без удовольствия мы несколько раз «ласково» помянули того фермера, который не пришел, чтобы заплатить нам 25 долларов. Единственным светом, который озарял нашу комнату, был свет солнца, отражаемый настолько яркой луной, что можно было различить цвет нашего биплана.
– Стюарт Сэнди Макферсон, – обратился я. – Что ты за человек?
С каждым днем мне становилось все более очевидно, что маска горделивого спокойствия, которую для приличия носил на себе этот парень, была притворной. Ведь горделивые люди не прыгают с крыла аэроплана на высоте мили над землей и не путешествуют куда глаза глядят по стране для того, чтобы время от времени катать пассажиров. Даже сам Стью явно признал мой вопрос уместным, потому что не увернулся от него.
– Иногда мне кажется, что я сам этого не знаю, – ответил он. – В старших классах я играл в теннисной команде, если это тебе о чем-то говорит. Немного увлекался альпинизмом…
Я удивленно заморгал.
– Ты хочешь сказать, что занимался настоящим альпинизмом? С веревками, крюками и всем остальным специальным снаряжением? Ты поднимался на отвесные скалы или просто ходил пешком по холмам?
– Всего бывало. Мне это очень нравилось. Пока не ударился головой о скалу. Это надолго выбило меня из колеи. Мне еще повезло, что я был привязан к тому парню, что поднимался впереди меня.
– И что, ты болтался над пропастью на конце веревки?!
– Да.
– Не шутишь, парень?!
– Нет. Но потом я перестал ходить в горы и увлекся аэропланами. Кончил летную школу. Летал на Пайпер Кабах.
– Стью! Почему ты никогда не говорил, что умеешь летать? Ну, знаешь! Кто же мог подумать, что ты такого не скажешь!
Мне показалось, что в темноте он пожал плечами.
– Я много ездил на мотоцикле. Мне так нравилось лихо носиться на нем…
– Невероятно, парень!
Приятная сторона привычки мало говорить состоит в том, что когда ты все же начинаешь рассказывать, ты так удивляешь этим людей, что они действительно тебя слушают.