Ницше
Шрифт:
Подобным же образом Ницше нападает на сострадание, подавление подлинных чувств и сублимацию желания, укорененные в христианстве, призывая к этике силы, соответствующей истокам наших чувств. Бог умер, эра христианства закончилась. ХХ в. попытался доказать правоту Ницше, но оказалось, что многие из лучших элементов «христианства» не связаны с верой в Бога. А вот стали ли мы ближе к нашим главным чувствам, вопрос спорный.
Вагнер был великим художником, но как философ был мельче. Постепенно Ницше разглядел, что пряталось под интеллектуальной маской Вагнера. Вагнер был ходячим эго огромного размера и обладал интуитивной силой, но даже его любовь к Шопенгауэру была преходящей, всего лишь зерном для мельницы его искусства. Раньше Ницше старался не замечать некоторых отвратительных бытовых черт Вагнера: антисемитизма, бьющего через край высокомерия и нежелания признавать способности и нужды кого-либо, кроме его самого. Но всему есть предел. Вагнер переехал в Баварию, где король Людвиг построил для него театр, в котором будут ставиться лишь вагнеровские оперы (этот проект опустошил баварскую казну и привел к отречению Людвига). В 1876 г. Ницше приехал в Байрейт на представление «Кольца нибелунга», открывавшее Первый байрейтский фестиваль, но заболел – недуг наверняка имел психосоматический характер. Он не мог вынести мегаломанию и декаданс и был вынужден уехать.
Спустя два года Ницше выпустил книгу афоризмов «Человеческое, слишком человеческое», ознаменовавшую окончательный разрыв с Вагнером. Восхваление французского искусства, психологическая проницательность и отказ от романтических притязаний, как и вообще тонкая восприимчивость Ницше, были совершенно неприемлемы для Вагнера. Хуже того, в книге отсутствовала обязательная реклама «музыки будущего».
Но, возможно, еще важнее то, что книга оттолкнула от Ницше самых искренних почитателей его философии. По иронии судьбы, причиной стало именно то, из-за чего сегодня Ницше вызывает восхищение (даже у тех, кто отрицает его философию). Ницше начал разрабатывать собственный стиль, позволивший ему стать великим мастером немецкого языка. (Незаурядная задача, учитывая особенности немецкого языка, с которыми не могли справиться крупнейшие писатели Германии.) Стиль Ницше всегда был ясным и воинственным, а его идеи – сгущенными, но очень внятными. Теперь он стал писать афоризмами. Отказавшись от многословной аргументации, он предпочел высказывать свои идеи в виде череды пронзительных озарений с быстрыми переходами от темы к теме.
Ницше любил гулять и философствовал в движении. Лучшие идеи приходили к нему во время долгих прогулок по швейцарским горам и лесам. Он часто сообщал, что бродил по три с лишним часа, невзирая на слабое здоровье (не было ли это всего лишь проекцией воли к власти?). Уверяют даже, что афористичность Ницше связана с тем, что он записывал свои мысли в блокнот прямо на ходу. Как бы то ни было, афористичное письмо Ницше не имеет параллелей в Европе XIX в. Звучит громко, хотя Ницше, без сомнения, с этим согласился бы. XIX столетие было эпохой великих мастеров стиля. Однако за исключением французского enfant terrible [8] Рембо ни один другой писатель не ощутил грядущей революции в языке – скорее тона и общего смысла, нежели меткости. В прозе Ницше можно услышать голос приближавшегося XX в. – это язык будущего.
8
Бунтарь, смутьян (фр.).
Но все это произошло не в одночасье. Когда Ницше писал «Человеческое, слишком человеческое», поиски собственного голоса только начинались. Самим его идеям во многих случаях нужно было найти свое выражение. Этот труд переполнен удивительными психологическими открытиями. «Фантазер отказывает в реальности самому себе, лгун – только другим». «Мать чрезмерности – не радость, а безрадостность». «Все поэты и писатели, влюбленные в превосходную степень, хотят делать больше, чем могут». «Острота есть эпиграмма на смерть какого-нибудь чувства». Однако тут был явный перебор. Почитатели Ницше упрекали его в том, что это не философия, и они были правы. Это психология (и такого качества, что через несколько десятилетий Фрейд вдруг решил не перечитывать Ницше, боясь обнаружить, что после его книг на эти темы больше нечего сказать). Но смесь афоризмов и психологии недостаточна для связной пространной книги. Психологическим откровениям недоставало системной аргументации, способной связать афоризмы воедино. Труд Ницше окрестили бессистемным. Но его идеи не менее связны и аргументированны, чем те, что содержатся в любой великой философской системе.
Да, конечно, Ницше бессистемен в том смысле, что его философия возвестила конец всех систем. Или попыталась – всегда ведь найдется желающий попробовать (как раз в ту пору в библиотеке Британского музея вовсю работал Карл Маркс).
Несмотря на изъяны, книга «Человеческое, слишком человеческое» выдвинула Ницше в число виднейших психологов своего времени. Это своего рода подвиг, учитывая его нелюдимость. По сути он был одиночкой. В общепринятом смысле он мало кого знал. У него не было настоящих друзей. В жизни у него было несколько близких почитателей, но собственная одержимость Ницше не позволила ему одарить кого-то дружбой или принять дружбу других. Так откуда же он мог приобрести столь глубокие познания в психологии? Многие комментаторы полагают, что источником сведений Ницше в этой области был один человек – Рихард Вагнер. Вполне возможно. Тут действительно можно вскрыть целый пласт психологических странностей. Но подобные комментаторы обычно упускают из виду тот факт, что Ницше довольно неплохо знал самого себя (хотя и с пробелами и довольно избирательно).
Психологические озарения Ницше имеют универсальный характер, хотя оба их источника такие разные – философ-мизантроп и композитор-сумасброд. Ну а доступ Ницше к его основному психологическому источнику скоро будет закрыт. После выхода в свет «Человеческое, слишком человеческое» разрыв с Вагнером стал неизбежен. Ницше своим трудом готовил приход будущего «дивного нового мира» [9] , в то время как Вагнер приступал к своему последнему творению, «Парсифалю», который ознаменовал конец его увлечения Шопенгауэром и возвращение в лоно христианства. Их пути навсегда разошлись. Говорят, что Ницше за всю свою жизнь по-настоящему знал только одного человека, и этот человек предоставил ему достаточно материала, чтобы стать величайшим психологом своего времени. Это и был Вагнер.
9
Аллюзия на антиутопию Олдоса Хаксли «О дивный новый мир».
В 1879 г. Ницше пришлось оставить свой пост в Базеле из-за продолжительной болезни. У него всегда было хрупкое здоровье, а теперь он стал совсем больным человеком. Он получил небольшую пенсию и по совету врачей перебрался в более благоприятный климат.
Следующие десять лет Ницше скитался по Италии, югу Франции и Швейцарии в поисках места, где ему стало бы легче. Чем он болел? Похоже, всем сразу. Зрение настолько ослабло, что философ наполовину ослеп (врач предупредил, что ему надо отказаться от чтения; с тем же успехом можно было рекомендовать Ницше отказаться от дыхания). Его мучили сильнейшие головные боли, из-за которых он иногда по нескольку дней не вставал с постели; это был не человек, а скопление физических недугов и жалоб. Его настольная коллекция эликсиров, пилюль, укрепляющих средств, порошков и настоек превратила Ницше в особенное существо, одного из мрачнейших философов-ипохондриков в мире. И именно ему принадлежала концепция сверхчеловека! Очевидный элемент психологической компенсации, содержащийся в этой идее, не может сдвинуть ее с центрального места, которое она занимает среди наиболее популярных идей Ницше. Можно сказать, что она стала той песчинкой, вокруг которой выросла жемчужина глупости.
Сверхчеловек появился в книге «Так говорил Заратустра» – философском романе, исполненном почти невыносимой напыщенности и серьезности, где отсутствие чувства юмора не смягчается авторскими попытками «иронии» и свинцовой «легкости». Читать ее невозможно, как опусы Достоевского и Гессе, если вы не подросток – но в таком возрасте ее чтение часто «меняет жизнь». И не всегда к худшему. Глупые идеи легко вычленяются, а остальные становятся противоядием против множества общепринятых идей, стимулирующим глубокое раздумье о самом себе. Философия как таковая здесь почти не просматривается. Но призыв к философствованию – к познанию самого себя – звучит очень мощно, как и характеристики нашего бытия. «Есть ли тут отныне верх и низ? Разве не несет нас через бесконечное ничто?.. Верно ли, что еще более глубокая ночь сгущается вокруг нас? Не нужны ли нам утром фонари? Все ли мы еще глухи к звукам могильщиков, копающих могилу для Бога? Мы все еще не слышим смрад божественного гниения?.. Самое святое и могущественное в мире истекает кровью у наших ног… Не было деяния более великого, и благодаря этому деянию кто бы ни пришел после нас, он будет жить в истории более высокой, чем все, что было прежде» [10] . Подобные мысли почти столетие спустя начнут выражать французские экзистенциалисты – правда, не в такой неистовой форме, – и их будут превозносить как авангард современной философии.
10
Здесь и далее «Так говорил Заратустра» цитируется в переводе Ю. Антоновского под редакцией К. Свасьяна.
Во время бесконечного турне Ницше по курортам и местам с мягкой зимой друг философа Пауль Реё познакомил его с русской дворянкой немецкого происхождения Лу Саломе (Луизой Густавовной фон Саломе), которой исполнился двадцать один год. Реё и Ницше (по отдельности и вместе) подолгу гуляли с ней, стараясь забить ей голову своими философскими идеями. (Заратустра был представлен Лу как «сын, которого у меня никогда не будет» – что можно считать удачей для маленького Заратустры, имя которого в школе привлекло бы слишком много внимания.) Отношения Лу, Ницше и Реё выстроились в треугольник, что было немыслимо в эпоху, когда о возможности сексуальной революции еще и не догадывались. Сначала все трое заявили, что будут вместе изучать философию и жить в платоническом m'enage `a trois [11] . Потом Реё и Ницше (по отдельности) объявили о своей любви к Лу и решили сделать ей предложение. К несчастью, Ницше совершил нелепую ошибку: он попросил Реё передать Лу его предложение. (Это не обесценивает значения Ницше как величайшего психолога своей эпохи, что подтвердит всякий, кто знаком с любовной стороной жизни психологов.) Постановочный снимок всей троицы, сделанный в одной люцернской студии, прекрасно демонстрирует, кто контролировал эту ситуацию. Двое впечатлительных невинных юношей (тридцати восьми и тридцати трех лет) впряглись в тележку, которой правит настоящая двадцати-однолетняя девственница с хлыстом в руке. В конце концов они больше были не в силах продолжать этот фарс и разошлись. В отчаянии Ницше написал: «Сегодня вечером я приму достаточно опиума, чтобы потерять разум», но все же, поразмыслив, решил, что Лу недостойна стать ни матерью, ни сестрой малыша Заратустры. (Лу, взявшая в честь своего ручного мужа, немецкого профессора, двойную фамилию Андреас-Саломе, станет одной из самых ярких женщин своего времени. Позднее она произведет глубокое впечатление еще на двух ведущих деятелей эпохи: вступит в связь с великим немецким лирическим поэтом Рильке и завяжет близкую дружбу с немолодым Фрейдом.)
11
Сожительство втроем (фр.).
Зимуя в Ницце, Турине, Риме или Ментоне, лето Ницше проводил на высоте «1500 метров над миром и еще выше над людьми» – в Сильс-Марии, приозерной деревушке в швейцарском Энгадине. Сегодня Сильс-Мария – уютный маленький курорт, но здесь сохранилась простая комната, в которой обычно жил и держал свою аптечку Ницше. Горы отвесно вздымаются над озером, заканчиваясь заснеженным пиком Бернина (высота – 4048,6 метра), который отмечает границу с Италией. За домом начинаются тропинки, по которым можно уйти далеко в горы, где Ницше любил бродить, размышляя над своей философией и останавливаясь у одинокой скалы или ревущего потока, чтобы записать мысли в блокнот. Атмосфера этих мест – далекие вершины, грандиозные панорамы, ощущение одинокого величия – отражается в тоне его произведений. Когда видишь, где именно обдуманы многие из творений Ницше, некоторые из их достоинств и ошибок становятся понятнее.