НИДЕРЛАНДСКИЙ И БЕЛЬГИЙСКИЙ ДЕТЕКТИВ

Баантьер Альберт Корнелис

— Благодарю, Петерхен, — улыбнулась Хельга.

Пьер с интересом рассматривал фотографии, когда снова раздался ее голос:

— О, посмотрите-ка, здесь еще две открытки Валерии из Берлина. Кажется, они относятся к тому времени, когда вы были вместе, — произнесла Хельга задумчиво, протягивая Пьеру две незаполненных открытки.

Пьер посмотрел на штемпели.

— Да, — ответил он ей тихо, — они как раз относятся к тому периоду. Но только на них почему-то стоит одна подпись, а текста нет...

— Это хороший признак, — сказала Хельга.

— Что вы имеете в виду?

— Открытка без текста указывает, что Валерия была счастлива. Однажды ночью, когда мы уже улеглись и болтали, она пообещала, что будет иногда присылать мне открытки без всякого текста, без

каких-либо новостей, без приветов. Это будет означать, что она счастлива, и беспокоиться не надо. Валерия пояснила, что чуть-чуть боится своего счастья, поскольку оно делает ее эгоистичной. В такие моменты она вспоминает о друзьях на столь короткое время, что может лишь написать свое имя, на большее ее не хватает. Счастье она считала таким чувством, которое захватывает человека полностью, и чтобы не потерять друзей, она разрешала себе лишь легким росчерком пера поставить на открытке свое имя. Так она сама это объясняла...

Пьер еще раз с волнением посмотрел на подпись Валерии, на этот красивый твердый почерк, изящные крупные буквы. «Я знал, что был счастлив, — подумал он, — но так и не понял, была ли счастлива Валерия. Оказывается, да...».

— Вы любили ее? — спросила Хельга тихо.

— Да.

Снова раздался звонок, и служащий принес еще кипу журналов.

— Здесь тоже есть фотографии мадемуазель фон Далау, — сказал он.

— Хотите рюмочку, Петерхен? — спросила Хельга Андерс.

— Лучше одну из тех сигар, — служащий с ухмылкой кивнул на красивую коробку.

— Непременно оттуда?

— Если можно. После пикника на прошлой неделе эти стали мне нравиться больше других.

Хельга с улыбкой протянула ему две сигары. Когда служащий захлопнул за собой дверь, она сказала:

— Курить сигары — одна из привилегий преуспевающих деловых женщин, которые проводят уик-энд с чужими мужьями. Такие мужчины ведь долго не задерживаются и вскоре после обеда начинают поглядывать на часы. И уезжают домой, предоставляя покинутой женщине возможность наслаждаться сигарой в одиночестве.

— Покажите, пожалуйста, где здесь фотографии писательницы Лизы Трех, — попросил Пьер. — Вот та дама в сером пальто, это не она?

— Да, это Лиза Трех. Надо сказать, она здесь получилась довольно удачно, — произнесла Хельга, рассматривая фотографию.

— Я хотел бы поговорить с ней, — сказал Пьер.

— Хотите выяснить, не знает ли она, куда уехала Валерия из Берлина?

— Вы угадали, эта мысль мне пришла только что.

— Лиза Трех бывает то в Берлине, то в Мюнхене. В одном городе у нее журнал мод, в другом она живет и пишет. Если счастье вам улыбнется...

Счастье улыбнулось. Когда он позвонил в редакцию журнала в Берлине, ему ответили: Лиза Трех сейчас дома, в Мюнхене. И сообщили также номер ее телефона и адрес.

Прощаясь с Хельгой Андрес, Пьер подумал: теперь ясно, что Валерия сбежала из Хайдельберга, боясь преследований Отто. Расследование существенно продвинется вперед, если окажется, что именно из-за этого она уехала и из Берлина.

12

Дом писательницы Лизы Трех стоял за городом на холме. В окнах с одной его стороны виднелись огоньки города, а с другой — заснеженные горные цепи, которые синей грядой темнели на фоне неба.

Лиза Трех оказалась маленькой пожилой женщиной с мелодичным голосом. Представившись, она пояснила, что вынуждена была взять псевдоним, так как все называли ее баронессой, от чего у нее появлялось ощущение, будто ей уже не меньше двухсот лет.

— Летом я лежу в саду среди цветов и загораю, — продолжала она, — а зимой метели завывают вокруг моего дома, и порой мне кажется, будто я поселилась в Гималаях.

В ее просторном доме с множеством кресел и книжных шкафов была масса уютных уголков, здесь любой мог уединиться, посидеть где хотел, и даже прилечь. Рабочий кабинет писательницы был похож на экзотическую горную хижину.

— И все же мне здесь не очень работается, — сказала она, когда Пьер заметил, что он тоже хотел бы

иметь такой кабинет. — Я написала тут меньше половины того, что хотела написать, — сообщила она с недовольной гримаской. — Я здесь все время лежу: слушаю ветер, дождь или вьюгу. В этом доме так и хочется мечтать или спокойно о чем-то размышлять. После каждой зимы я злюсь на себя: опять что-то не сделала, летом же работаю, как одержимая. Целыми днями сижу в саду и не замечаю ни бега времени, ни палящего солнца, ни того, как пот струится по моей спине. Зато после такого рабочего дня я чувствую себя усталой и счастливой. Вот так и живу — работа составляет весь смысл моей жизни. Но порой мне кажется, что я не смогла бы так работать летом, если б не сидела всю зиму тихонько, ничего не делая. Один старый японец сказал мне однажды: «Существует множество прекрасных вещей, которые мы разрушаем, когда начинаем двигаться». И все-таки лето для меня любимое время года. Возможно, потому, что оно удовлетворяет мое тщеславие, зима же только вдохновляет. Однажды я высказала эти мысли в компании, в которой была и Валерия. Один из мужчин спросил, искренне ли я это говорю, Валерия посмотрела на него с таким негодованием, что он тут же попросил извинения. Вот какой она была! Встречи с ней всегда дарили мне радость, обогащали духовно, я бы даже сказала, очень скрашивали мою жизнь.

— Вам известно, куда она уехала из Берлина?

— Конечно, — ответила Лиза Трех. — Сюда, ко мне.

— И она все время находилась у вас, после того как покинула Берлин? — удивился Пьер.

— Да. Почти всю прошлую зиму. Я давно приглашала ее приехать ко мне, но она всегда отказывалась. А тут взяла и приехала.

— У вас не было такого ощущения, что она все время чего-то боялась?

— Было. Валерия, когда приехала ко мне, была бледной и испуганной. Сказала, что больше не желает фотографироваться для журналов. Плохо спала. Из ее намеков я поняла, что кто-то преследует ее и она решила спрятаться у меня.

— И больше она ничего об этом не рассказывала?

— Только один раз. Это было утром, за завтраком. Я сидела здесь, за столом, Валерия вон там — на полу, спиной к камину. Она казалась встревоженной больше, чем обычно. Без всяких вопросов с моей стороны рассказала, что один человек в Берлине приезжал к ее дому и...

— В Берлине? — перебил Пьер. — Она сказала, в Берлине?

— Да.

— А может быть, в Хейдельберге?..

— В Хайдельберге — само собой. Об этом она мне еще раньше говорила. А тут она четко сказала, что человек этот разыскал ее и в Берлине. По ночам стоял на улице и смотрел на ее окно. Мрачный человек с тростью. Он, по ее словам, появлялся возле дома, долго стоял на улице, глядя на ее окно, потом исчезал. Однажды он простоял почти всю ночь и удалился только под утро. В другой раз она видела, как он побежал прочь, вероятно, заметил полицейскую машину, которая проезжала по улице. Валерия пожаловалась, что ей стало казаться, будто бы он появился и тут — в Мюнхене. Позже выяснилось, что он действительно приезжал к нашему дому, Валерия не зря тревожилась в то утро. Раза два до этого я уже видела ее утром в таком состоянии, но тогда она ничего мне не говорила, а тут вдруг разоткровенничалась. Однажды Валерия не пришла к обеду. Ее не было весь день. Я полагала, что она появится вечером, но она не пришла. Моя экономка услышав, как я звоню друзьям, разыскивая ее, вошла в комнату и сказала, что накануне вечером на дороге перед домом остановилась машина с невыключенными фарами. Из нее вышел мужчина в черном костюме с тростью в руке. Он долго смотрел на наш дом. «Я увидела его, — сказала экономка, — когда возвращалась от соседей, прошла мимо, полагая, что он сейчас позвонит в дверь. Правда, время для визита было слишком позднее. Но странный незнакомец не подошел к двери. И тут я услышала, как Валерия в своей комнате с шумом задернула штору. Спустя несколько минут машина уехала». Рассказ экономки встревожил меня. Я стала звонить всем, кто знал Валерию, но никто не мог мне ничего сказать. Я сообщила об этом случае в полицию, но это ничего не дало. С тех пор я больше не видела Валерию и никто мне не мог ничего о ней сказать.