Шрифт:
Глава 1. Сон во сне
Ваське снился сон потрясающей яркости и правдоподобия, такие сны принято называть вещими. Он стоял со щитом и копьем в руках в ряду пехотных копейщиков, готовясь отражать нападение грозного невиданного войска.
На щитовой строй надвигались неспешные странные бойцы безо всякого доспеха, вооруженные жезлами, посаженными зачем-то на деревянный прикладник. Они держали жезлы о двух руках, уперев приклады в плечо, и понятно было, что жезлы эти моговые, и жезлы эти дали одновременный залп. Из них вырвались вспышки пламени, и невидимые заряды быстрее мига ударили
Многих ранило, а некоторых поубивало, но Васька почему-то не удивился и не испугался. Во сне такое бывает, самая дикая небывальщина, выходящая за любые мыслимые грани возможного, воспринимается сноразумом как само собой разумеющееся. Васька только перехватил покрепче боевое копье и, ссутулившись, и пригнув голову, постарался полнее укрыться за своим щитом, он знал откуда-то, что щит эту могию хоть и не остановит, но частично погасит смертоносность заряда.
Дальше во сне пошла происходить еще большая дичь. На копейский строй из-за холма прямо по воздуху вылетели лодки, подвешенные веревками на огромных надутых пузырях. За бортами тех лодок видны были расчеты таких же бездоспешных бойцов, готовящиеся швырять сверху вниз сосуды, начиненные шальной смертью. Но даже летящие по небу лодки не вызвали в оборонном строю никакого удивления, а кто-то высказался пренебрежительно:
– Дирижабли… примитив уровня первой мировой… элементарного парового котла придумать не соизволили.
– Ну ты скажешь, бро, – ответили ему из строя, – Паровой котел в мире магии? Полный моветон… лучше бы водопровод изобрели… м-да… и теплый сортир…
Что еще следовало изобрести, дослушать Ваське не довелось, сброшенный с воздушной лодки моговый сосуд долетел до земли и разорвался с громким хлопком, от которого… Васька проснулся. Проснулся и только теперь понял, что это хлопнула в избе входная дверь.
Он приоткрыл один глаз и заглянул в просвет между неплотно сдвинутыми печными занавесками. Висящая на нитке в углу каменная монета светила отчетливым зеленоватым светом. «До рассвета далеко еще», – понял Васька, и подумал, что это скорее всего отец вышел из дома проверить все ли в порядке со скотиной и сейчас снова ляжет, а тогда значит, подыматься пока рано. Васька запечатал свой разведывательный глаз и сразу снова уснул…
– Васька, Вась – отец склонился к его уху и тряс осторожно за плечо, стараясь не разбудить спящую рядом на печи младшую дочь, – Ты что так разоспался сынок… ну хватит.
Откликнувшись на отцовский голос, Васька распахнул оба глаза. Обережная копейка на прежнем месте больше не висела, и, не имея возможности увидеть, светит она или потухла с приходом утра, Васька встал в ступор, не в состоянии определить, кончилась уже ночь или нет. Он перевел шалый взгляд на отца:
– Сейчас, отец, встаю. А что, ночь-то кончилась разве?
– Кончилась, сынок. Поднимайся, – в голосе отца слышалась преувеличенная забота, как будто перед Васькой он за раннюю побудку извинялся. Это было странно и на отца не похоже. Осознав это, остатки сна Васька тут же потерял.
– А что же копейки в углу нету? – спросил он с тревогой.
– С собой возьмем, нам на дальний покос надо, – немногословный отец по своему обыкновению больше нужного не сказал, развернулся и вышел из избы.
Вол Банька, впряженный ни свет,
– Отец, а зачем мы так рано выехали?
– Подождешь меня на задках, за волом присмотришь. Мне надо на общинный сход.
Банька пряданул ухом и фыркнул громче прежнего. Будто бы вол мог постичь смысл сказанного и выразил свое отношение доступным бессловесной скотине способом. А если бы умел говорить, то сказал бы что-то вроде: «это не известно еще, кто за кем присматривать будет».
Васька начал было придумывать, что бы он мог ответить на это нахальному животному, но тут до него докатило, что отец помянул общинный сход, о котором он много слышал, но ни разу не присутствовал по причине малолетства. Глаза его вспыхнули от любопытства, а мысли посыпались и заплясали. На сход допускаются только взрослые мужики, которым уже исполнилось пятнадцать лет. А Ваське пятнадцать будет только к следующей весне. То есть, вообще-то Васька родился осенью, но в деревне годы отмеряют по приходу весны. Если сумел до весны дожить, молодец, считай год себе прибавил.
Васька тут же решил для себя твердо, что упускать возможность глянуть на сход хоть одним глазком, он не упустит. «Что за Банькой-то присматривать? И так никуда не денется, – думал Васька, – Банька, поди, и не заметит моего отсутствия… он и присутствия-то моего не замечает», – Васька неожиданно почувствовал раздражение на то, что вол не принимает его не то что за хозяина, но даже равным себе. «Ведь скотина скотиной, а важный что полянский купец», – Васька насупил брови и бросил в спину волу грозный взгляд. «Мол, гляди у меня, обморока нифрильная», – вол, однако, к его взгляду остался непроницаем.
Пока Васька обдумывал свою затею, Банька успел дотащить телегу до окраины невеликой деревеньки, и будто бы сам зная, что от него требуется, остановился у последнего плетня. Отец тут же спешился и накинул на плетень вожжи.
– Василий, покемарь тут пока. Я скоро обернусь, – и сразу пошел обратным путем к хороводной поляне, на ходу перестраиваясь в оборотка.
После того как отец скрылся в темноте, Васька высидеть смог только самую малость. Он выпрыгнул из телеги, подошел к воловьей морде и примирительно потрепал Баньку за ухом.
– Банька, – сказал он ласково, и повторил отца, – Ты тут покемарь пока, а я быстро. Одна нога здесь другая там.
Банька скосил на Ваську красноватый белок глаза, а затем отвернулся и принялся деловито лизать плетень, дав Ваське повод заключить, что против его отлучки вол не возражает.
Первым делом Ваське надо было тоже перейти в оборотня. Хотя делать это так же легко как отец, он еще не умел, но иначе нечего и думать, чтоб остаться незамеченным. Он встал расслабленно, руки свободно повисли вдоль тела как плети. Чуть-чуть подвигал коленками, растрясая живот, удерживая внимание на середине тела, почувствовал, как в нижней части живота начало растекаться тепло. Васька был готов к обороту, и ему оставалось только сказать заговорку. Он прошептал: «душа моя в темнице тужит, а серый волк ей верно служит».