Нигредо. Книга II
Шрифт:
– Писатель подошел к двери и перевел дух, чтобы заглянуть внутрь. Там он увидел Чернильного Человека, который написал на себе самом всю свою судьбу.
Слова неизвестного отгремели с торжеством набата. С грохотом вокруг Лоренца встали высокие каменные стены. Кирпичная кладка, сжавшая с двух сторон. Через провал крыши виднелись черные ветви Вимарга. Еще немного, и они, точно змеи, проберутся внутрь.
Лоренц рванулся, попытался вскочить, но что-то удерживало его на месте. Чернила. Бесконечные чернила, что пульсируя, словно кровь из артерии, наполняют комнату. Он отшатнулся от стола, перебарывая сам себя, вскочил на ноги и ушел в черный омут с головой. Где-то высоко-высоко над ним
***
– Как бы я не любил все эти сеансы, – говорил ему Николас четвертью часа позже, наливая в высокий стакан холодный чай, – Эта штука с психокинетической комнатой – действительно, забавная.
Угу, забавнее некуда. Когда Лоренц проснулся, его голова гудела, мысли разбредались, руки и ноги затекли. Перед глазами стояло смазанное и тусклое воспоминание о громадной кирпичной стене. Все остальное, если там что-то и было, пропало бесследно.
Кому-то из испытуемых на сеансе привиделись кошмары. Одни утверждали, что видели призраков. Другие разговаривали с умершими родственниками. Корнелиус Нойман был уверен, что успел вступить с одним из духов в романтическую связь. Николь уверяла, что даже не сомкнула глаз и все, что запомнила – это пение птиц и журчание ручейка. Опыт, который никак не хотел вязаться со спиритическим сеансом и психокинетической комнатой.
– Но ты так и не увидел ничего во сне? – переспросил Лоренц, устало потирая виски, – Ни одного воспоминания?
– Ни одного, – подтвердил Николас – И разве это не замечательно?
Лоренц пожал плечами, похлопал себя по карманам в поисках сигарет. Николас ткнул его в бок.
– Зато я помню, как ты переживал насчет числа участников перед сеансом. Я же тебе говорил, что это глупая затея, верно?
– Верно, – признал Лоренц, – Только я не пойму к чему ты клонишь.
– Все семь свечей на месте, – произнес Николас доверительно, ткнув пальцем в одинокий канделябр, оставшийся на столе, – Видишь, нас как было семь резидентов, так и осталось. Никто не пропал.
– Да, – подтвердил Лоренц, – Вижу. Как и было. Семь.
2.
Потом говорили, что дождь продолжался всю ночь. Тяжелые косые струи воды молотили по окнам, преломляли желтый свет далеких уличных фонарей, стучали по мостовой, разлетаясь прозрачными искрами. Низкое опухшее небо, нависшее над Вальдевартом, цеплялось за крыши домов, укрывало серой периной верхушки леса, катилось густыми валами, отражаясь в витражных лужах. Тусклый диск больного солнца едва проглядывал через пелену, то возникая, то исчезая, а неумолимый промозглый ветер беспощадно трепал кроны деревьев, рвал на мелкие лоскуты тяжелые облака.
Вальдеварт простыл, посерел и осунулся. Больной городок на берегу реки нехотя клонился в сон.
«Близится шторм,– говорили местные, поглядывая на небо – Сезон туманов наступает. Будет буря»
– Будет буря, – сказал себе Лоренц, прикуривая сигарету у окна. Едкий дым не лез в горло, и он рассеянно затушил сигарету в переполненной пепельнице. В номерах гостиницы курить запрещено, но «МолоХ» смилостивился и выделил постояльцам по маленькой комнатке в самом конце коридора на каждом этаже. Здесь пахло табаком, застарелой пылью и сыростью – черное пятно плесени бежало по потолку и перебиралось на стену, точно чернильная клякса. Шесть дней взаперти, посвященные бесконечным тестам и работе над книгой, когда единственным разнообразием является маленькое занавешенное серым дождем окно, могут вогнать в депрессию кого угодно – Лоренц почти физически ощущал, как Вальдеварт медленно погружается в сон, точно живое существо.
«Мы возобновим экскурсии по Шварцвальду, как только получим более точные метеорологические данные, – говорилось в одном единственном письме, которое пришло на почту вчера ночью, – «МолоХ» надеется, что небольшие осложнения, вызванные неблагоприятными погодными условиями, не помешают нашим многочисленным гостям творить и наслаждаться пребыванием в Вальдеварте».
И все это было ложью от первого до последнего слова. Гостиница пустовала. Были только Лоренц, пара приторно вежливых сотрудников «МолоХа и несколько постояльцев, чьи дома не выдержали буйства природы. Ливень продолжался уже третьи сутки и ретивый Страуб вышел из берегов. Новость о том, что бурлящий поток повредил мост, Лоренц слышал уже вчера – страшно представить, что творится на подъезде к Вальдеварту сейчас, а думать о том, что они отрезаны от всего мира, оказалось еще страшнее – неясная угроза, точно накатывающаяся гроза, висела в сыром сером воздухе.
Номер Лоренца представлял собой крохотную комнату, мизерную спальню, где кое-как помещалась кровать и тумбочка, душевую кабину и маленькую кухню, где две трети места отжирала огромная и неказистая, ржавая газовая плита, пользоваться которой было так же смертельно опасно, как прыгать в жерло вулкана.
«Только вот пожаров и утечки газа мне еще не хватало» – думал Лоренц, разглядывая допотопное чудовище со всех сторон.
Номер справа пустовал. Номер напротив перегораживал оградительный крест на дверях из строительной ленты. Слева апартаменты занимал знакомый Лоренцу Корнелиус Нойман, постоянно брюзжащий на весь белый свет, раздражительный и мрачный, моментально переходящий от шутки к гневу. То еще соседство, не будь общей темы для обсуждения – Лоренц предпочел бы тишину и полное молчание, вместо оглушительной музыки и разъяренных воплей, когда у скульптора что-то в очередной раз выходило из под контроля. На стене возле двери висела большая фотография, запечатлевшая Ноймана в компании двух женщин, одна из которых была его женой, другая – любовницей.
– Приятное воспоминание о прошлом, – объяснил Нойман, с показным безразличием пожав плечами, и тут же погрозил пальцем – И имею на это полное право.
Впрочем, Лоренц и так прекрасно знал, что Ноймана лучше не задевать. Скульптор давно и безнадежно страдал от своего таланта, а все попытки его излечить заканчивались провалом. Как правило, несчастный впадал в депрессию, но бывали случаи, когда одержимый талантом Нойман начинал творить, и тогда… Лоренц предпочитал не думать о том, что происходило с беднягой после таких приступов.
В любом случае, он не желал винить Ноймана в том, что тот не может не работать. Все, чего тот хотел, – это уйти в тень и заняться любимым делом, которое так и не удалось ему осуществить. Нойман – великий мастер, у него есть все данные, чтобы стать известным скульптором. Но он никогда не сможет создать ничего стоящего. Или почти ничего.
Минуло уже десять дней с момента самоубийства Вальтера Беккенбауэра, но местные новости молчали. Экраны стационарных компьютеров, установленных в каждом домике и в любом номере, перемигивались яркими красками, отплевывались отчетами, сбрасывали кипы ненужной информации и исторических справок, но упрямо молчали о случившемся. Телефонная связь сбоила, а мобильный выдавал только одну фразу «Ожидание подключения». Вальдеварт превратился в крохотную резервацию, сжатый, между черным непроходимым лесом и бушующей рекой, точно между молотом и наковальней – Лоренцу никогда не нравилось это сравнение.
– Этим мне и нравится скульптура, – невозмутимо ответил Корнелиус Нойман, когда Лоренц осмелился высказаться об этом вслух, – Нет никаких сравнений или метафор, нет никаких аналогий, нет никаких сюжетов – есть только образ. Проще некуда. Не нужно думать, что предшествовало скульптуре и что будет с ней потом. Незачем искать второе дно. Это просто выплеск эмоций, застывший в камне.
– Слишком поэтично, как для человека, который не слишком-то любит литературу, – фыркнул Лоренц, – Тебя портит Вальдеварт.