Никаких принцесс
Шрифт:
– Нет, это просто действие твоего зелья кончилось, - цинично отвечает крёстная.
Мама ждёт, когда я выдохнусь, и начинает убеждение заново. Примерно теми же словами, спокойно, наставительно... В общем, заканчиваем мы тем, что я срываю горло от крика, а она всё убеждает. Наверное, это называется патом?
– Хорошо, - мама встаёт, тоже, наверное, поняла, что рогами мы с ней упёрлись одинаково.
– Виола, полежи, подумай. А как решишь, что я права, можешь отправляться к своему герою.
– А если не решит?
– интересуется крёстная, пока я набираюсь сил для нового крика.
– Решит, - мама замирает у двери. Моя тоненькая, прекрасная, несгибаемая мама, которой победа добра важнее счастья дочери.
– Она фея и моя наследница. Виллинда, пойдём. Виоле нужно побыть одной.
И мама уходит. Виллинда, чуть помедлив, идёт за ней, лишь послав мне ещё один предупреждающий взгляд. Мол, не дури.
Куда там. Я остаюсь, связанная, таращиться на зеркало с портретом медведя-героя. И думать. Ой, чувствую, сейчас додумаюсь!
Но если отбросить раздражение, обиду и злость... Ничего не изменится. Мама действительно считает, что я буду помогать будущему убийце? Герою, который победит моего Дамиана? Который убьёт моего Дамиана?! После того, как из-за меня - ну, или при моём попустительстве - Дамиан стал тем, кем стал?
Как только меня освободят, я сделаю всё, чтобы донести до мамы: всё, побывала принцессой, надоело. Фея - это не моё. Да, я понимаю их взгляд на жизнь, да, они дарят добро, да, они нужны, но когда это добро хочет победить зло в лице моего бывшего парня - это уж слишком!
Если мама не желает помочь мне (а не какому-то там герою), то я сама вернусь к Дамиану и попробую... сделать хоть что-нибудь. Пусть это бесполезно, но я хотя бы попытаюсь. Я виновата, я близко подпустила к нему Туана, я сделала всё это - вот, и страдать должна я. Не Дамиан, не весь мир, а я.
А пока я буду до Сиерны добираться, заодно и придумаю план действий. Тут целый сказочный мир! Должен же быть выход!
Виллинда, крёстная должна его знать. Её спрошу. Точно. Она мне поможет. Она не как мама, она нормальная. Она...
Ха-ха. По-моему, весь мир сошёл с ума. После того, как мама, благополучно не дождавшись моей капитуляции, отбывает в Сады, Виллинда снимает магический замок с моей комнаты («Фея, ещё и колдует, словно у себя дома»), берёт с меня слово, что я буду вести себя прилично, снимает теперь уже волшебные путы. И слушает. Я не хуже мамы убеждаю - могу, когда хочу - мне помочь.
Виллинда слушает, кивает, слушает, снова кивает... Потом говорит:
– Давай я открою тебе портал в Сиерну, и мы вместе поговорим с твоим Дамианом? Хорошо? Если, как ты говоришь, его можно уговорить...
Да!
– соглашаюсь я. Да, давай, крёстная у меня просто мозг, она уговорит Дамиана запихнуть сердце обратно в грудь и вести себя, как человек, а не машина для захвата мира. Крёстная у меня ого-го, уж она-то справится!..
Виллинда выслушивает мою благодарственную речь, берёт меня за руку, подводит к воронке, возникшей посреди комнаты... И толкает вперёд.
В папину квартиру. Домой.
– Прости, Виола, - говорит Виллинда напоследок.
– Я понимаю, что ты не отступишься, и понимаю, что фея из тебя никудышная. И что ты преданный друг. И это не твой мир. Вот теперь ты дома и в безопасности.
Я бросаюсь обратно в воронку, но та уже исчезает. Мгновение я смотрю на то место, где она была, потом падаю на пол и с криком принимаюсь бить по ковру кулаками. От безысходности.
Всегда полезно побить по ковру кулаками, когда ты в ярости. Хоть пыль выбью. Не свои же любимые безделушки из окна выбрасывать. За это, между прочим, и штраф схлопотать можно. А папа не одобрит.
Ладно, ни о чём таком я не думаю. Мне просто никогда, наверное, не было так плохо. Это такое жгучее чувство несправедливости, когда тебе нужна помощь, очень нужна помощь, а никто, даже близкие, не торопятся её оказывать! Ещё и убеждают тебя, что это ты сошла с ума, а не весь остальной мир.
Да, даже когда я поняла, что лягушка в зеркале - это навсегда, мне не было так плохо...
Вечером папа находит меня навзничь на полу посреди прихожей. Очень удивляется, пытается понять, что случилось, и почему я вернулась так рано, но добивается только сдавленных всхлипов - я от них уже задыхаюсь.
И сходу вызывает скорую.
Врач, симпатичный парень лет двадцати на вид, осматривает меня и машет рукой - всё, дескать, нормально. Да где ж нормально, восклицает папа, когда она никак в себя прийти не может! А ну-ка сделайте с ней что-нибудь, чтобы была как раньше!
Папа у меня на руководящей работе хорошо приказы раздавать научился, так что звучит очень внушительно. Только на молоденького доктора не действует.
Не, мы её забирать никуда не будем, говорит он папе, потому как она у вас здоровая. Папа готовится приказ повторить, а то вдруг с первого раза не поняли (к слову, первый раз его приказы обычно не понимаю только я, зато часто). Но врач тем временем тянется к своему саквояжу (серьёзно, настоящий саквояж, стильный такой - я-то наивно думала, что врачи ходят со специальными белыми чемоданчиками с красными крестами на боку), достаёт оттуда что-то (я не вижу, что) и тем временем объясняет папе, мол, не бойтесь, девочка просто переволновалась. У неё, может, первая любовь? Ну так, радуйтесь, папаша, что не последняя, а то (вспоминает милый болтливый дядя-доктор), на прошлой неделе в соседнем подъезде вот такая же себе вены вскрыла. Очень грамотно, по всем правилам, наверняка в Интернете прочитала (а всё потому, что Интернет - зло). Так вот, хорошо, что вовремя успели. Выжила. А месяц назад парень один в петлю лез. Хорошо, вовремя сняли ...
Бледный, до синевы папа командным голосом перебивает его болтовню и напоминает, что работа не волк, а его дочь по-прежнему не в себе. Так не пора ли хоть что-нибудь, наконец, сделать?
В итоге я получаю профилактический укол с успокоительным и витаминами. Так врач говорит. А потом, подмигнув мне, добавляет, что если я уже свободная, то он тоже не женат, так, может...
Папа провожает его на лестницу вместе с саквояжем в режиме Азазелло «и курицу свою забери!» Возвращается довольный. «Ну и напугала ты меня, Виола!» Я в ответ зеваю - после укола мне дивно похорошело - и вспыхиваю золотой пыльцой. «Ну вся в мать», - заявляет папа, садится рядом, берёт меня за руку и просит рассказать, как там дела в Тридевятом королевстве, и кто из нас - я или мама - довёл другую до белого каления. Впрочем, добавляет он, ответ, кажется, очевиден.