Никакого Рюрика не было?! Удар Сокола
Шрифт:
Всплывает в данной истории и «оружие». Так, «Повесть временных лет» (далее – ПВЛ) сообщает, что смерти Олега предшествовало небесное знамение: «В лето 6419 (то есть в 911 году. – М. С .). Явися звезда велика на западе, копейным образом»5. Татищев приводит этот фрагмент в несколько иной редакции: «В лето 6419 <911>. Явися звезда велика на западе, яко куст». Эксперты полагают, что Татищев ошибся, но такая ошибка дорогого стоит. Как раз на подобные ошибки стоит обращать особое внимание, когда перешагиваешь границы видимого в истории и вторгаешься в пределы умозрительного. В рукописи Татищева читаем: «Явися звезда велика на западе купинным образом», а «купина» по-старославянски означает «куст». В оригинале, очевидно, было неразборчиво написано слово «копийный» (то есть копьевой), которое переписчик Радзивилловского списка переделал в «купинный»,
Как много совпадений! Рассматриваемый сюжет находит параллели и в исландской саге о викинге Орваре Одде, который также был смертельно ужален на могиле любимого коня. Ученые спорят, стала ли сага поводом для создания русской легенды об Олеге или, напротив, обстоятельства гибели Олега послужили материалом для саги. Однако, если Олег является исторической личностью, то Орвар Одд – фольклорный персонаж, созданный на основе устных преданий не ранее XIII века. Какова же мощь русской традиции, если спустя три сотни лет она послужила основой для исландского фольклора! В тексте саги имеется множество перекличек с русскими хрониками: колдунья предсказала 12-летнему Одду смерть от коня; узнав о пророчестве, он избавляется от коня. Далее читаем: «Бродя и вспоминая, оказался он на том месте, где был похоронен конь его. Протекавший ручей подмыл берег, и кости коня оказались видны. Увидав череп, Одд сказал: «Не моего ли коня Факси (дословно «Грива». – М. С. ) этот череп?» – и с силой ударил по черепу копьем (здесь и ниже выделено мной. – М. С. ). Череп отлетел прочь, а из-под него метнулась потревоженная змея и укусила Одда чуть выше щиколотки…»7
Вариант саги: «И когда они быстро шли, ударился Одд ногой и нагнулся. «Что это было, обо что я ударился ногой?» Он дотронулся острием копья, и увидели все, что это был череп коня, и тотчас из него взвилась змея, бросилась на Одда и ужалила его в ногу повыше лодыжки. Яд сразу подействовал, распухла вся нога и бедро. От этого укуса так ослабел Одд, что им пришлось помогать ему идти к берегу, и когда он пришел туда, сказал он: «Вам следует теперь поехать и вырубить мне каменный гроб, а кто-то пусть останется здесь сидеть подле меня и запишет тот рассказ, который я сложу о деяниях своих и жизни»8.
Любопытно, что сюжет со змием упоминается и в жизнеописании Святого Георгия, но он явно поздний и относится к так называемым посмертным чудесам, то есть к деяниям, в принципе недоказуемым. Как гласит предание, Георгию удалось спасти дочь одного языческого царя в Бейруте. Змий терроризировал окрестности и брал дань девушками. Когда выпал жребий отдать на растерзание чудовищу царскую дочь, явился Георгий на коне и пронзил змея копьем, избавив царевну от смерти. Явление святого способствовало обращению местных жителей в христианство.
Да, история определенно авторская и довольно поздняя. Но база для переосмысления сюжета очень показательная. Эту легенду часто толковали иносказательно: царевна – церковь, змей – язычество. Также ее рассматривают как повествование о победе над дьяволом – «древним змием» (Откр. 12:3; 20:2).
Существует иной вариант истории. В ней святой покоряет змея молитвой, после чего предназначенная в жертву девушка ведет Георгия в город, где жители, видя это чудо, принимают христианство, а герой убивает змея мечом. (Явное наложение сюжетов, ведь если воспринять легенду as is, как она есть, Георгий выглядит не очень-то благовидно. Сначала «смирил молитвой», а затем «убил мечом» – не по-рыцарски. Убийство врага в бою – доблесть, тогда как убийство «плененного» и «смирённого» вряд ли можно назвать таковой.) Но есть серьезные сомнения в реальности самого Георгия. Единственный относительно достоверный источник, в котором упоминается «человек, похожий на Георгия», – «Церковная история» Евсевия Кесарийского (VIII.5): «Когда впервые был оглашен указ о церквах [Диоклетиана], некий человек самого высокого, по мирским представлениям, звания, движимый ревностью по Боге и побуждаемый горячей верой, схватил указ, прибитый в Никомидии в общественном месте, и разорвал его на куски как богохульный и нечестивейший. Это произошло, когда в городе находилось два властителя: один – самый старший – и другой, занимавший после него четвертую ступень в управлении. Этот человек, прославившийся таким образом, выдержал все, что полагалось за такой поступок, сохраняя до последнего вздоха ясный ум и спокойствие»9. Предполагают,
Культ Святого Георгия достаточно древний (сохранились свидетельства о строительстве храмов в его честь, датируемых трехсотыми годами нашей эры). Но также нужно признать, что культ этот, очевидно, южный. Вряд ли во времена Рюрика до берегов Балтики дошел палестинский миф о военачальнике императора Диоклетиана, а если и был он известен отдельным интеллектуалам, то вряд ли стал бы основой мифологии сразу нескольких племенных союзов, а в дальнейшем – государственной символики сразу нескольких государств. Георгия-Победоносца почитают в Грузии, Осетии, Болгарии, Македонии – сфере влияния Византии. И его сильные позиции в России объясняются как раз византийским влиянием.
Интересный факт – внутри ладожской крепости имеется православный храм именно Святого Георгия (1165–1166). И в нем произошло нечто достойное внимания: по преданию, здесь освятил свой меч Александр Невский в 1240 году. Нас не должно путать столь «древнее» происхождение храма: он почти на 300 лет моложе описываемых событий. Как сильно могло измениться лицо страны за 300 лет? Ну, представьте себе, что сейчас за окном разворачивается последний этап Северной войны; нет таких городов, как Одесса, Севастополь и Новороссийск; Петербург представляет собой военное поселение, которое трудно назвать городом; в России не знают о технологии производства фарфора, не говоря уже о самодвижущихся колясках Готлиба Даймлера. Так что 300 лет – это срок. Срок, достаточный для переосмысления традиции.
Осмелюсь предположить, что в VIII–X веках Русь была полем столкновения интересов как минимум двух сил: варяжского Севера и византийского Юга. Собственно, словосочетание «путь из варяг в греки» как нельзя лучше иллюстрирует данную систему координат (Север – Юг). И столкновение этих интересов нашло отражение в символике. Нет ничего удивительного в том, что, как только византийцы добрались до Ладоги, они первым делом решили переосмыслить символику. Именно так поступили представители другой аврамической религии – ислама, когда захватили Константинополь. Святую Софию не разрушили. Ее «переформатировали». Подобным образом поступали и христиане-католики в Прибалтике, строя храмы на месте языческих капищ.
Почему Александр предпочел освятить меч именно в Ладоге? Неужели не нашлось подходящего храма в Новгороде? До времени русская государственность вбирала в себя обе традиции. Известная печать Ивана III, к которой возводится история герба Российского, содержит два равноценных символа. Один из них «ездец» – всадник, пронзающий змия копьем (этот образ уже настолько прочно отождествлялся с государственной властью, что слово «ездец» в древнерусском обозначало государственную печать вообще), а второй – двуглавый византийский орел. К концу XV века относятся первые известные нам свидетельства того, что они соединились.
Соединились, но не смешались…
Витязь-воин и змей, витязь-мученик и змей. Любопытно, что данный сюжет не умер вплоть до наших дней. Казалось бы, где в относительно недавней истории можно встретить пару «князь/царь + змей»? А она есть. И не где-нибудь, а в знаменитом «Медном всаднике» работы Фальконе. Так что идея памятника «Первому – от Второй» куда глубже, чем объясняли в дореволюционных гимназиях. Змей – это никакие не «завистники и интриганы», не «противники прогрессивных реформ», это враг «древний», перешедший «по наследству» от далеких предков, прямая связь с образом «отца-основателя». Впрочем, вряд ли от российской гимназии, находящейся под значительным влиянием византийской церкви, стоило ждать серьезного анализа. Люди церкви никогда не считали Петра «своим». Может, так и не простили переплавленных на пушки колоколов. Но скорее всего, видели в нем такого же «варяга», как и Рюрик, – человека вне византийской традиции государственности. И свою деятельность Петр вел, как мы бы сейчас сказали, в парадигмах, заданных Рюриком. Дорого бы дал внук Гостомысла за возможность устроить морской порт в устье Невы, возвести крепости, замыкающие на замок знаменитый торговый путь и исключающие какую бы то ни было конкуренцию на нем, создать флот, способный активно действовать в любой точке Балтики и достигать Царьграда. Осознавал ли Этьен Морис Фальконе, что за символ он создает? Почему бы и нет? Этого скульптора посоветовал Екатерине лично Дени Дидро, человек широкого образования и тонкого вкуса. Он, несомненно, разбирался в символах и знал европейскую историю.