Никита Хрущев. Пенсионер союзного значения
Шрифт:
Расщепов поднялся из-за стола. На лице расплылось само радушие. Поздоровались, сели. Мой провожатый устроился напротив меня. Все эти приемы уже стали знакомыми. Евгений Михайлович затянул старую песню. Обо всем этом мы подробно поговорили несколько дней назад. Опять о Стоуне, об Армитаже. Как здоровье Никиты Сергеевича? Спросил что-то о мемуарах.
Я недоумевал, что ж тут срочного? Что случилось? Что им, делать нечего? Вслух я этого, понятно, не говорил, безмятежно отвечая на вопросы, и ждал, что же будет дальше.
— Сергей Никитич, с вами хотел поговорить наш начальник. Вы не возражаете?
— Нет,
— Заместитель начальника управления.
— Второго главного? [64] — Я демонстрировал свою осведомленность. Расщепов не ответил.
Мы вышли из кабинета. Поднялись по лестнице на несколько этажей. Постучавшись в плотно закрытую дверь, Евгений Михайлович пропустил меня вперед. Этот кабинет был побольше, но тоже невелик. Справа у окна письменный стол, слева вдоль стены длинный, орехового дерева, с серединой, затянутой зеленым сукном, стол для заседаний — типичный сталинский стиль.
64
Второе главное управление КГБ — контрразведка, они следили за нами, противодействовали нам, тогда как Первое главное — разведка — способствовало нам.
Из-за стола поднялся худощавый человек лет 45–50, на вид интеллигентный.
— Здравствуйте, меня зовут Виктор Николаевич. Прошу.
Мы сели у длинного стола. Третьим теперь был Евгений Михайлович. Опять начался «светский» разговор о жизни, о работе. Тут я вставил, что два года назад меня, помимо моего желания, перевели из ОКБ в институт.
— А как вам работается на новом месте? — поинтересовался хозяин кабинета. Чувствовалось, что он знает обо мне все, да и перевод мой, видимо, произошел не без его участия.
К тому времени в институте я уже огляделся. Работа мне нравилась, люди тоже. Поэтому я ответил, что претензий у меня нет, а в некотором смысле я даже доволен переменой места работы. Уточнять не стал. Мой ответ его устраивал — труднее найти взаимопонимание с недовольным, озлобленным человеком.
Наконец он перешел к главному:
— Скажите, Сергей Никитич, где в настоящее время хранятся мемуары Никиты Сергеевича?
Я насторожился — началось. Еще раньше, продумывая варианты поведения, я решил не врать. Запутаешься — хуже будет. Да и роль наивного, недалекого простака больше подходила к моей физиономии. А главное — скрывать мне нечего.
— Часть мемуаров хранится у меня, часть — на даче, в сейфе у Никиты Сергеевича.
— Вы знаете, — Виктор Николаевич понизил голос, напустив на себя таинственный вид, — к нам поступили сведения, что материалы у вас хотят похитить агенты иностранных разведок. Как они у вас хранятся?
Все стало ясно. Меня поразила примитивность аргументации.
— Я их храню в закрытом книжном шкафу. Но это, конечно, не главное. Я живу в доме, где проживают члены Политбюро. Дом тщательно охраняется КГБ. Есть пост у входа, и часовой ходит вокруг дома. Проникнуть в дом, чтобы похитить у меня материалы, иностранным агентам будет так же трудно, как и в это ваше здание, — позволил я себе пошутить.
— Ну-у, знаете, для профессионалов не существует ни охраны, ни замков. И мой сейф
Дальше он продолжил официальным тоном, сказав, что, поскольку эти мемуары имеют большое государственное значение, в Центральном Комитете принято решение по выздоровлении Никиты Сергеевича выделить ему в помощь секретаря и машинистку для продолжения работы.
Затем от имени Центрального Комитета попросил сдать им хранящиеся у меня материалы, мотивируя это тем, что органы государственной безопасности — это правая рука Центрального Комитета, что об этом не раз говорил и товарищ Хрущев. Все, что они делают, делается исключительно с санкции ЦК, по его поручению. В КГБ материалы будут в большей безопасности, и можно быть уверенным, что они не попадут в руки иностранных разведок.
— Я говорю с вами совершенно официально, как представитель органа Центрального Комитета. Все материалы в целости и сохранности по описи будут возвращены вашем отцу для продолжения работы, — заключил мой собеседник.
Я лихорадочно соображал, что предпринять в этой обстановке, а потом, помявшись, ответил, что он ставит меня в трудное положение, поскольку Никита Сергеевич сейчас в больнице. Посоветоваться с ним я не могу, врачи категорически запретили его волновать. Мемуары — это его собственность, и отдать их без его разрешения я не могу.
Но, очевидно, весь расчет и строился на том, что я не побегу к больному отцу, а уж со мной-то они справятся. Виктор Николаевич твердо заявил, что он понимает мои затруднения, но ведь речь не идет о сдаче. Имеется в виду передача материалов на временное хранение до выздоровления отца.
В ответ я повторил, что не имею права распоряжаться материалами. Но уж если это решение ЦК и делу придается такое значение, то, во всяком случае, я прошу устроить мне встречу с Юрием Владимировичем Андроповым. Хотелось бы услышать о гарантиях лично от него. Тем более мы с ним хорошо знакомы. Я добавил, что всегда с большим уважением относился к Андропову, ценил его как мудрого и интеллигентного человека, а потому уверен, что он свое слово не нарушит.
Как оказалось, такая просьба не застала врасплох Виктора Николаевича.
— Встретиться с Юрием Владимировичем нет никакой возможности. Он в отъезде. Уехал на встречу с избирателями, — пожал он плечами.
Я молча кивнул. Они оба выжидающе смотрели на меня.
Конечно, думал я, словам Виктора Николаевича верить нельзя, но и отмахнуться от них невозможно. Допустим, я откажусь, и, самое невероятное, они отступятся. Так ведь мне эта публика знакома — материалы в любой момент могут быть похищены «иностранной разведкой». И уж тогда у меня не будет никаких концов. Да еще и меня же в этом обвинят…
С другой стороны, предложение о помощи ЦК заманчиво… Мы с отцом такой вариант не раз обсуждали… И с Кириленко он об этом говорил… И все же не могу я без разрешения отца принимать подобное решение. Брать на себя такую ответственность!.. Ведь отец отказал Кириленко… Впрочем, тогда ведь речь шла о запрете, а сейчас… Но кто даст гарантии?…
Затянувшееся молчание прервал Евгений Михайлович.
— Что же вы молчите? — угрюмо просил он.
— Да вот раздумываю, как мне поступить…
— У вас нет другого выхода! — вырвалось у него.