Никита Хрущев. Пенсионер союзного значения
Шрифт:
Титов вызвал секретаря, поручил отпечатать расписку. Дожидаясь, когда она будет готова, мы пили кофе, разговаривали на общие темы. Виктор Николаевич не мог скрыть удовлетворения от удачного завершения операции, но особенно откровенно радовался Евгений Михайлович.
Поговорили о мемуарах, сошлись на том, что они представляют большой исторический и политический интерес. Виктор Николаевич еще раз подчеркнул, что КГБ действует только по указаниям ЦК и все их действия полностью согласованы с Центральным Комитетом. Он снова вернулся к тезису, что
Вдруг Виктор Николаевич как бы невзначай спросил, знаком ли я с Луи. Такого поворота я не ожидал и весь напрягся.
— Да, мы встречаемся время от времени, Виталий Евгеньевич интересный человек, — стараясь скрыть свое волнение, проговорил я и добавил: — Нас познакомил Лева Петров, вы, наверное, знаете, он работает в ГРУ.
Виктор Николаевич знал и это, но Лева его уже не интересовал: незадолго до нашего разговора он скончался.
— Ну и какого вы мнения о Луи? — гнул свое Виктор Николаевич. Я решил не углубляться в опасную тему.
— Не мне о нем судить. Вы знаете о Луи куда больше меня. Ведь он ваш работник, — отпарировал я.
— Ну, это как сказать, — неуверенно протянул Виктор Николаевич, но больше скользкой темы не затрагивал.
Потом перешли на разговоры о США. Виктор Николаевич снова пожаловался, что продукты в США менее вкусны, чем в Советском Союзе. И вообще, работать там тяжело: все время слежка, вся жизнь в напряжении.
— Ничего, слежка — это не так страшно. Надо только привыкнуть. Сколько времени вы за мной следили, и ничего со мной не случилось, — подначил я.
На лицах моих собеседников отразилось беспокойство:
— Нет, что вы! Мы за вами никогда не следили. Это вам показалось.
— Ну, не будем обострять вопрос. Пусть каждый останется при своем мнении, — не стал я спорить.
Время шло. Текст все еще печатали. И тут я затронул «больную» тему. Незадолго до нашей встречи попросил политического убежища у американских властей капитан госбезопасности Носенко, сын бывшего министра судостроительной промышленности. Шума было много. Вот я и полюбопытствовал: как же это могло произойти и что он сейчас делает?
Виктор Николаевич насупился и заявил, что Носенко — растленный тип. Он нарушал законы в личных целях, считая, что как работнику органов ему все сойдет с рук. Вот и докатился до измены.
Я поддержал его, согласившись, что предательство нельзя оправдать. Но и нарушение законов в государственных интересах путь очень скользкий. Не знаешь, где остановишься.
Тут почему-то мои хозяева не ответили мне взаимностью — мое замечание повисло в воздухе. Разговор зачах. К счастью, подоспел печатный текст расписки. Мы вторично расписались. Затем меня проводили до дверей, и мы расстались…
Заехав за женой, я отправился в гости. Мы, конечно, безнадежно опоздали, поскольку визит к Виктору Николаевичу занял несколько часов. В гостях мне было не до веселья. Я снова и снова проигрывал в уме происшедшее. Казалось бы, теперь они могут успокоиться…
И как сложилась ситуация с Лорой Финогеновой? За себя я не беспокоился, но кто знает, как они действовали с ней? Я очень волновался.
Итак, давать ли санкцию на подготовку книги к печати или повременить? Ясно, что опубликование мемуаров вызовет большой шум. Правда, еще два года назад мы обсудили с отцом все детали. Но наступил ли именно сейчас критический момент? А с другой стороны, публикация покажет всему миру, что мемуары существуют, и, значит, они будут жить.
Несомненно, это вызовет переполох среди моих новых «друзей». Они-то, бедолаги, уверены в полной победе, а тут такой конфуз.
Затем мои мысли перешли на то, как они там, в КГБ, взаимодействуют между собой. Мой новый знакомый Виктор Николаевич следит за мной, «оберегает от американских шпионов», и в то же время какой-то другой «Виктор Николаевич», в другом кабинете, помогает нам переправлять материалы тем же американцам. Эти мысли я прогнал. На пустое сейчас недоставало времени…
Словом, промучившись в гостях, а потом и полночи дома, я решил, что происшедшее нужно считать критическим моментом и, следовательно, не ожидая дальнейшего развития событий, незамедлительно приступить к подготовке публикации книги на Западе. Было ясно, что ждать больше нечего. Ситуация к лучшему не изменится. Конечно, я оказался в щекотливом положении: приходилось решать за автора, но отец выйдет из больницы только в конце лета, а то и осенью. Время будет безвозвратно упущено. Кто знает, что еще придумают Титов с Расщеповым.
Наконец я решился. Наблюдение за мной никто не снимал, но я больше не обращал на него внимания. Мои контакты и с Луи, и с Финогеновой давно перестали быть секретом. Утром, без предварительного звонка, я отправился в Баковку. По Минскому шоссе за мной неотступно следовала уже ставшая привычной «Волга». На мгновение всплыло в памяти, как пять лет тому назад неподалеку, на Окружном шоссе, мы с Галюковым искали укромное местечко для «важного» разговора. Как много воды утекло и как наивны мы тогда были.
Вот и поворот на Переделкино. На обычно пустом перекрестке маячит милиционер. Через секунду замечаю второго, он прячется в кустах. Постовой внимательно вглядывается в машину и, пытаясь разглядеть получше номер, буквально бросается под колеса, но не делает ни малейшей попытки меня остановить. Я благополучно сворачиваю на ведущую в Баковку узкую лесную дорожку. Несколько поворотов, и вот я уже подъезжаю к знакомым воротам. К счастью, Виталий Евгеньевич оказался на месте, он любил посибаритствовать, вставал поздно. Я буквально силком вытащил его на утреннюю прогулку, в доме я не решался произнести ни слова. Когда мы вышли на знакомый пригорок, где обычно вели доверительные разговоры, вдали я приметил две характерные мужские фигуры. Не вызвало сомнений: за нами наблюдали и здесь. Но делать нечего, сбиваясь, я начал рассказывать о вчерашнем происшествии. Луи слушал меня не перебивая. Мои слова о том, что пришло время издания на Западе, он воспринял с видимым удовлетворением. Что ж, здесь у него был свой интерес.