Никогда не забудем
Шрифт:
Я рассказал, а потом стал говорить и про то, что наблюдал с чердака в бинокль. Поповский обнял меня и поцеловал.
Когда партизаны погрузили оружие, он взял меня под мышки и посадил на воз. Сам сел рядом со мной. Погладив меня по голове, он сказал:
— Молодчина! Обязательно возьму тебя к себе.
Он был командиром партизанской разведки и, конечно, мог это сделать. Они подвезли меня до опушки леса. Я пошел в деревню, а они повернули в лагерь.
Через несколько дней ко мне заехали Поповский, командир роты Паничевский и разведчик Калинин. Они велели мне посмотреть,
Офицер, который ехал в середине, первый, как сноп, свалился на землю. За ним вылетел из седла другой немец. Третий быстро повернул коня и вскачь понесся назад. Пуля настигла его, он покачнулся, но не упал, а повис в стременах. Как ошалелый, конь понес своего седока в гарнизон.
Партизаны сняли у офицера сумку с документами, подобрали оружие и стали собираться.
— Теперь тебе у дядьки оставаться нельзя, — сказал Поповский. Он посадил меня на своего коня и сел сам. Мы приехали в деревню Севасьяновичи, что километрах в пятнадцати от нас. Тут стояла целая рота партизан. Было известно, что немцы скоро приедут жечь деревню, вот партизаны и решили их хорошенько встретить.
Дорога из Княжиц в Севасьяновичи шла вдоль леса. В одном месте лес клином вдавался в поле и пересекал дорогу. Тут партизаны и устроили засаду. Но немцы опередили их. Они приехали в деревню раньше, чем ожидалось, подожгли 35 домов и возвращались назад. Партизаны подпустили их совсем близко и тогда открыли огонь из пулеметов и ротного миномета. Немцы, отстреливаясь, начали отступать. После боя на дороге осталось двадцать пять убитых фашистов и шесть лошадей с повозками. На повозках было оружие. Захватив его, партизаны вернулись в деревню.
Я быстро привык к партизанской жизни. В Османовском отряде были почти все молодые ребята. Я понравился им, и они меня полюбили. Я тоже очень уважал их. Я выполнял разные отрядные работы, чистил оружие. Быстро научился обращаться с карабином, револьвером, пистолетом и даже с пулеметом. Немного позже меня стали посылать в разведку
Как-то утром меня позвал командир взвода и говорит:
— Сегодня пойдешь на разведку в Княжицы. Там немцы копают окопы и надо точно разведать, где, в каких местах. Понятно?
— Понятно.
— Можешь собираться.
Я надел рваную куртку, грязные штаны, дырявую шапку. Через плечо повесил большую холщовую торбу. Теперь я был похож на крестьянского мальчика-побирушку. В таком виде и отправился в гарнизон.
Я заходил в крестьянские хаты и просил хлеба, а сам тем временем все высматривал и брал на примету. За время войны я привык ко всяким неожиданностям и страху никакого не чувствовал.
Обойдя все хаты, я направился за деревню, где рыли окопы. На бруствере, свесив в траншею ноги, сидели немецкие надсмотрщики и хлебали что-то из котелков. Ближний немец подозвал меня и спросил, что мне тут нужно. Я попросил у него хлеба. Другой, что сидел рядом, достал что-то из сумки и протянул мне. Не успел я поднять руку, как первый сильно хлестнул меня плетью по спине. Я завизжал и со всех ног пустился бежать.
Всего я насчитал пятнадцать разных окопов, которые полукругом охватывали деревню, и два больших блиндажа с пулеметными гнездами.
Вернувшись в отряд, я обо всем этом рассказал командиру взвода. Вечером командование объявило мне благодарность. Я был рад, что хорошо справился с заданием.
После этого меня чаще стали посылать в разведку.
Вася Саульченко (1932 г.)
г. Шилов, детдом № 1.
Две могилы
Это было в первый год войны, осенью, в ясный, погожий день, когда так хорошо выбежать на улицу, всю в золоте от опавших липовых листьев. Но я вынужден был сидеть в хате. В соседние деревни — Коновку, Паровивку, Теплые — приехали немецкие карательные отряды. У нас, в Хворостянах, карателей еще не было, но и здесь с тревогой и страхом ожидали их. Стрельба слышалась со всех сторон. Ходили слухи, что немцы расстреливают каждого, кого застанут за околицей. И моя мать, озабоченная, бледная, почти ежеминутно повторяла:
— Смотри не выходи никуда… А то сам знаешь…
Умирать я не хотел, а потому и не противился матери. Не отходя от окна, я все время глядел вдаль и готов был залезть под печь или зарыться в постель, как только покажутся немецкие разбойники. Но дорога была пустынна.
Первых немцев я заметил издалека, едва они показались на велосипедах из-за горки. Я хотел уже спрятаться, но меня заинтересовали две детские фигурки, которые маячили рядом с велосипедами. Вскоре я разглядел двух немцев в касках. Они ехали, низко пригнувшись, быстро, след в след, а за первым велосипедом бежали два малыша из деревни Теплые. Лица у них были в синяках, в подтеках грязного пота. Глаза вылезали на лоб. Они беспрерывно лизали языками пересохшие губы. Задний немец подгонял их, и они не отставали от первого велосипеда.
Немцы свернули к лесу. Вскоре оттуда послышалось два сухих выстрела.
— Неужто тех малышей? — со слезами заломила руки мама.
Назавтра, когда немцы куда-то исчезли, родители нашли своих детей в лесу мертвыми. Их везли на телеге через нашу деревню. Все высыпали навстречу. Матери убитых ехали на той лее телеге и голосили. Я шел рядом, и слезы катились у меня из глаз. Тела убитых были прикрыты белой простыней, и я не мог их разглядеть. Матери склонялись к сыночкам и, поливая простыню слезами, приговаривали:
— Намозолили вы глаза разбойникам… За что же они вас?.. Нет в них ничего человечьего.
Похоронили их на том месте, где нашли убитыми, и поставили два креста.
Я часто хожу на эти могилки, и перед моими глазами отчетливо встают те жуткие картины.
Они погибли смертью невинных, не дождавшись светлых дней.
Саша Мукгоров (1930 г.)
г. Минск, 2-й Р. Люксембург пер., д. № 11.