Никогда
Шрифт:
– Мама умерла.
– Когда она разумрет? – не поняла Маргарита.
– Никогда.
– Никогда?
– Никогда, малышка, никогда. Мама больше не вернется.
– Почему-у-у-у-у-у?! Хочу к маме! – завыла Мэгги.
– Тихо! Она УМЕРЛА! ПОНИМАЕШЬ? УМЕРЛА!
– Фьорелла Амато! – прогремела бабушка, подхватила Мэгги на руки и прижала к себе.
Я бросилась в свою комнату и посильнее хлопнула дверью, не помогло – все равно слышно, как Мэгги ревет.
Я позвонила Каролине, моей тете. Занято. Писать ничего не стала. Да и что тут напишешь?
Меня
– Одевайся, все собираются.
– Кто – все?
– Поминки справим дома. Твоя мама не хотела обращаться в похоронное бюро. И от гроба отказалась. И от похорон. Ее кремируют.
В голове зазвучал мамин голос: «Когда меня достанут из холодильника, пусть сразу сунут в печь. Не надо церемоний». Слушать ее было тревожно, и я представляла себе пиццу из супермаркета и смеялась, а теперь оказалось, ничего смешного.
– Бабушка, зачем все собираются?
– Побыть с нами.
– Я не хочу никого видеть. Хочу побыть одна.
– Так принято. Люди должны горевать вместе и поддерживать друг друга.
– Не хочу, чтобы меня поддерживали какие-то чужие люди.
– Фьоре, пожалуйста, не спорь и одевайся.
– Зачем?
– Потому что я тебя прошу.
– Я в душ.
– Потом помоешься. Сейчас гости придут, а ты в полотенце по коридору ходишь.
Я встала с постели, ничего не ответив.
Зашла в комнату родителей. Все перевернуто вверх дном. Мамина пижама валяется на кровати, рядом сумка вывернута наизнанку, все вещи рассыпаны вокруг. Носовые платки, солнечные очки, блеск для губ, блокнот, шейный платок. На спинке стула синее платье в желтый горох и два лифчика. На полу трусики, чулки клубком и мешок. На прикроватном столике, как всегда, гора книг, стакан воды и серьги – кольца с синими камешками, которые мама надевала каждое утро, как проснется. Я поглядела на них, одно кольцо продето в другое. Я разъединила серьги, приложила к своим ушам – я ношу совсем другие – и сунула мамины в карман. На дне стакана с водой образовались пузырьки, воду я выпила залпом. Немного прибралась. Стала собирать одежду с пола; складывала, прикасалась к вещам, как делала бы она, и клала их на комод. Начала заправлять постель. Папину сторону заправила, а мамину не смогла. Легла на ее половину, хотела найти ложбинку от ее тела в матрасе. Подушка пахла мамой, весь дом пах ею – персиками и теплом. Я любила вдыхать ее аромат, когда она обнимала меня: уткнусь ей в шею, она прижмет меня покрепче и втянет носом запах моих волос. В такие моменты все проходило – злость, страх, все плохое.
Я поднялась с постели и увидела маму, точно во сне: вот она ходит туда-сюда, суетится, бегает из комнаты в комнату, переодевается на ходу, забрасывает туфли в спальню, торопится, как всегда.
Из-за стенки доносились громкие голоса, постоянно звонили в дверь. Я заперлась в спальне на замок. Села на пол и начала заваливаться на бок, пока не упала на ковер. Под кроватью увидела черные туфли на шпильке и шлепанцы, которые она носила дома.
Не знаю, как долго я так пролежала, у меня заболели глаза.
Я встала, прибралась в ванной, подняла полотенца с пола и встала под душ. По лицу стекала горячая вода, я старалась ни о чем не думать. Простояла так целую вечность. Закрыла кран,
Приняв душ, я отыскала бабушку.
– Помылась все-таки? Какая же ты упрямая! Нужно сходить в супермаркет. Туалетной бумаги нет, ничего нет. Скажи деду, чтобы сходил. Возьми мой телефон, напиши Хуану в вотсапе [1] , чтобы забрал Мерседес; пусть привезут побольше стаканов из дома. Ах да, еще напомни деду, чтобы газировку купил.
1
Сервис для обмена сообщениями от компании Meta Platforms Inc., деятельность которой запрещена в России (здесь и далее – прим. пер.).
– Я сама могу сходить.
– Делай, что говорят.
Гости все прибывали, дверной звонок не умолкал. Консьерж Луис остался у дверей в подъезд, чтобы мне не приходилось бегать туда-сюда.
Я никогда раньше не бывала на поминках и вообще не представляла себе, что это такое. По-моему, я даже не знала, что есть такое мероприятие – поминки. Наверное, родителям стоит сводить детей туда разок и рассказать, что там делают, почему надо так, а не иначе, и что за чем следует. Они бы говорили: «Сейчас будет то или се, теперь делают одно, потом будет другое». Мама Алексиса, например, накануне бар-мицвы очень подробно объяснила ему, что там будет происходить.
Пришли все подряд: дядья и тетки, которых я не знаю, пожилые родственницы, подруги бабушки с дедом. Они приходили, целовали меня, обнимали и плакали, а я хотела только одного: чтобы они ушли.
На диване сидели мужчины и смеялись; захотелось подойти к ним и спросить, что смешного. Зашла какая-то женщина, рыдая навзрыд; я никогда не встречала ее раньше, но она всех заразила, и началась настоящая эпидемия плача.
Бабушкины стенания было слышно во всей квартире. Бабушка Люсия, мамина мама, так горько плакала, что ей стало плохо, и ей предложили прилечь у меня в комнате.
Мэгги тоже плакала, но не только из-за мамы: то не могла найти черную овечку, то не осталось клубничного йогурта, то бабушка отругала ее и велела не кричать. И, конечно, она плакала каждый раз, когда спрашивала о маме.
Я просто наблюдала, как все плачут, а у самой – ни слезинки.
Пришла моя одноклассница Айелен с мамой.
– Мы ненадолго. Просто хотели тебя обнять.
– Спасибо.
– Мы принесли пироги – один с ветчиной и сыром, другой с луком. В такие дни не до готовки. Если нужно что-то еще, только скажи. Где твой папа? Хочу поздороваться.
– Он еще не вернулся, зато бабушка дома. Вон она, – ответила я, поставив пироги на стол в столовой.
– Я на минутку.
Мы с Айелен остались вдвоем и не знали, что сказать. Потом она крепко-крепко меня обняла и ушла за мамой. Рядом оказалась Мэгги, я взяла ее за потную ручку и повела на кухню. Мы сели за стол, зашла бабушка и налила нам по стакану йогурта.
– Спасибо, я не хочу.
– Пожалуйста, выпей. Ты сегодня ничего не ела, хоть йогурт попей. Не упрямься, Фьоре; твой дядя сказал, что купил его тебе, потому что этот твой любимый.