Никогда
Шрифт:
– Был любимый. Раньше.
Бабушка искала приборы, открывала ящики один за другим.
– Когда они уйдут? – спросила я, передав свой стакан Мэгги.
– Гости будут допоздна. Поешьте чего-нибудь и отправляйтесь спать, если хотите. Завтра рано вставать на церемонию кремации. Где у вас кофейные ложечки?
Зашла тетя Мерседес:
– Нильда, родители Соль уходят, и я пойду. Они меня подвезут.
– Ты себя хорошо чувствуешь? – Бабушка встревоженно посмотрела на нее.
– Да, все в порядке. Ноги сильно ноют – отекли, похоже. Хуан останется, он поможет.
– Так пусть он тебя
– Обязательно. Поцелуй меня, Маргарита.
– Целую. – Мэгги чмокнула ее в живот. – Пока, малыш! Веди себя хорошо!
– Какая ты славная, Мэгги, – вздохнула тетя и ушла в слезах.
– Побудьте здесь, я провожу дедушку с бабушкой. – Бабушка Нильда вышла, а Маргарита ринулась ко мне.
– Фьоре, когда родится малыш?
– Еще не скоро, Мэгги. Летом, а сейчас только осень началась. Помнишь, ты делала задание с желтыми листочками?
– А почему бабуля называет бабушку с дедушкой «бабушка» и «дедушка»? Она им что, тоже внучка?
– Нет, Мэгги, бабушка ведь совсем старенькая! Давай еще раз объясню. Эта бабушка – папина мама. А те бабушка с дедушкой – мамины родители. – Только я договорила, как она расплакалась. – Ну, не плачь. Хочешь, поиграем с пони?
– Давай. А что такое «церемония»?
– Это когда все собираются и делают что-нибудь важное.
– А «кремация»?
– Не знаю. Откуда ты взяла это слово? Бабушка сказала только «церемония».
– Нет, она сказала «церемония кремации». Это что-то с кремом?
– Не знаю. Хочешь, посмотрим в Википедии?
Я-то знала, что значит «кремировать», но как объяснить это Мэгги? Может, в интернете найдутся подходящие слова? Мы пошли в кабинет и включили компьютер.
На экране появилось определение.
– Вот. Прочитать тебе?
– Читай.
– Это неприятно, предупреждаю.
– Читай, я уже большая, я хочу знать!
– «Процесс сожжения тел. Обычно проводится в качестве обряда перед погребением».
Мэгги заголосила:
– Не-э-э-э-э-э-э-э-э-эт! Мама-а-а-а! Мама-а-а-а-а!
– Я же говорила, что неприятно.
Мэгги никак не унималась, пришла бабушка, успокоила ее. Она рассердилась на меня и велела выйти. Я хотела все ей объяснить, но она не стала меня слушать и перед тем, как закрыть дверь, бросила:
– У меня нет слов, Фьоре!
Я злобно поглядела ей вслед. Они решили ее кремировать, бабушка сама сказала это слово – «кремация». Пусть кричит на меня, сколько вздумается! Мне все равно! Вообще все – все равно! Я думала только о том, что от моей мамы, моей красавицы мамы, скоро останется всего лишь горстка пепла.
Глава 3
Не помню, как уснула, а проснулась от того, что бабушка торопит меня. Я села в кровати, она обняла меня; Мэгги стояла нарядная возле нее. Она спросила, где мама, и расплакалась. Бабушка уже одела ее в праздничное платьице и туфельки, сделала ей два хвостика и повязала банты.
Бабушка попросила, чтобы я надела платье и туфли и пальто, потому что на улице ветрено. Я ушла к себе и достала платье, в котором ходила на выпускной из седьмого класса.
– Бабушка, можно надеть кроссовки?
– У тебя разве нет нарядных туфель?
– Нет.
– Какой у тебя размер?
–
– Возьми какие-нибудь у мамы в шкафу.
Я полезла в шкаф, папа принимал душ.
Выбрала черные балетки с вышивкой; мне они были широки, но я вставила свои стельки, и стало получше. Одевалась я медленно, мы всё делали очень медленно. Я слышала, как бабушка заходит и снова выходит. Папа все еще мылся, из-за двери доносились всхлипывания. Бабушка достала костюм из шкафа и положила на постель. В ванной закрылся кран. Папа вышел, гладко выбритый, и в трусах сел на кровать. Бабушка стала одевать его, как Маргариту: он поднимал руки, продевал голову в ворот рубашки, давал застегнуть пуговицы. Вот он одет; бабушка обнимает его и приглаживает ему волосы пальцами. Тут до меня дошло, что она его мама. Ну, то есть я всегда знала, что Нильда – папина мама, но я впервые осознала, что она – его мама, она его выносила, меняла ему подгузники, вытирала сопли, водила в школу. Бабушка все еще его мама, а папа позволяет ей себя одевать и плачет. Мне же пришлось одеваться самой.
В дверь позвонили.
Мы сели в большую черную машину. Папа – на пассажирское сидение, мы втроем – на заднее. Перед нами ехал катафалк, в нем – гроб, а в гробу – моя мама. Не катафалк, а матрешка.
Приехали на кладбище. Я удивилась, потому что представляла себе кладбище по-другому, где-нибудь в лесу, как в кино. Нет, мы приехали на то же самое кладбище, где лежит прабабушка. Непонятно: раз маму кремируют, зачем ехать на кладбище? Спрашивать у бабушки не хотелось – Мэгги услышит.
Катафалк остановился, гроб достали из машины и погрузили на каталку. Потом мы дружно, как по команде, пошли в обратном направлении.
Подошли к белому зданию, я засмотрелась на высоченное старое дерево, которое сильно раскачивалось от ветра. Мы шли медленно, потеснее прижавшись к папе. Помню белую лестницу, ступени все в дырочках и стертые по краям.
Остановились, дедушка поднялся на несколько ступенек и объявил о том, что папа хочет сказать несколько слов. Папа заговорил, голос его становился все тише и тише, слов было почти не разобрать, и я поглядела на Мэгги; она что-то бормотала себе под нос, заставляя плясать пластиковую игрушку в руках. Не помню, как долго папа говорил, но под конец своей речи он спросил: «Почему же ты ушла?». Мама бы посмеялась над такой пошлостью и ответила бы: «Никуда я не уходила – я умерла». Она всегда внимательно относилась к значению слов. Как-то раз за обедом она сказала мне:
– Если ты называешь вилку «штуковиной», она перестает быть вилкой, – и наколола ломтик помидора для Мэгги.
– Вилке все равно, она не живая, – возразила я.
– Вещи оживают, когда мы называем их, как стромфий, например.
– Такого нет.
– Он только что появился, потому что я его назвала. – Мама доела, что осталось на тарелке Мэгги.
Я попыталась разобрать, что говорят гости; слово взяла мамина однокурсница. Потом повисла тишина и все посмотрели на меня. Бабушка Нильда ткнула меня локтем, но ком в горле не давал мне нормально дышать. Позади возникли несколько маминых одноклассников, поэтому я потупилась и замерла.