Никола Тесла. Портрет среди масок
Шрифт:
— Как ты, дружище?
В воскресенье он помолчал с родителями Сигети, возвращая им перстень и часы. В паузе он долго умывался в туалете. Когда-то Фаркаш Сигети рассказывал им о роли сердца в венгерском народном искусстве. Он советовал им быть осторожными в оказании услуг:
— Сами не предлагайте, но отказывать в просьбе — грех.
Когда-то старый архитектор слушал не шевелясь и оживленно жестикулировал, рассказывая. Сейчас он едва шевелил языком. Говорил в основном Никола, и то вопреки желанию.
Он вызвал его. Он увел его туда…
— Простите, — все время хотелось сказать ему. — Прошу вас, простите!
Никто
Он передал им часы, перстень и деньги.
— Спасибо вам, — отозвались родители.
Вечером кто-то наложил грязную руку на душу Теслы. Темная ладонь меланхолии щекотала его диафрагму, пытаясь определить, из какого материала она сделана.
Сквозь платановый туннель извозчик доставил его в дядюшкин дворец в Помазе, под Будапештом.
Жители Лики хвастались, что их край дал миру двух первооткрывателей: Николу Теслу и Паю Мандича, который открыл и окрутил самую богатую сербскую невесту в Венгрии. По имению его тестя Петра Лупы в Помазе коляска ехала два часа.
Состарившийся офицер Павел Мандич жаловался на боли в суставах. Доктор утверждал, что это подагра. Павел не верил. Бывшая красавица с мешками под глазами, дядюшкина жена Милина, неустанно ругала его:
— Офицерищем ты был и остался, это тебя и погубит. Тебе хоть кол на голове теши, все равно по-своему сделаешь.
Дядя надувал щеки и защищался словами:
— Эй! Не считая знаменитых Трбоевичей из Медака, Милоевичей из Могорича, Богдановичей из Вребаца и Дошенов из Почителя, Мандичи из Грачаца — одна из самых знаменитых семей в Лике!
Он с гордостью демонстрировал Николе туннель под кронами, ведущий ко дворцу:
— Нет, платаны — это вещь! Их хоть на луне посади, они и там красоту наведут.
Заикаясь после второй бутылки, Павел рассказывал Николе о родственниках. Дядя Петр стал митрополитом и присягнул императору. Как старый дядюшка Бранкович? Еще ковыляет. Посмотри на эту дрянь, что на стенке висит. Это он мне подарил.
Как жизнь у Марицы и Ангелины? Как сказать…
Вдруг наступило мгновение перемен, и оно не сказало: «Эй, я мгновение перемен!» — потому что оно никогда об этом не объявляет.
— Изменился Никола, — сказала тетка дядюшке.
Николу задевало, когда ему говорили, что он изменился, особенно когда он и не думал меняться.
Во дворце Павла Мандича он вином отгонял от себя тяжкие мысли. Он допоздна засиживался в дубовом салоне. Несколько раз засыпал на софе. За два месяца ему ни разу не приснился Данила. Зато еженощно к нему являлся Сигети с рассказами о своих приключениях в райских борделях. Тесла обнимал его:
— Представь, Антал, мне сказали, что ты умер!
В Помазе Теслу нашла еще одна делегация сербской молодежи.
С шумом и смехом они ввалились в барочный дворец. Увидев Теслу, они ничуть не посерьезнели. Длинноволосый юноша выступил из группы и поправил галстук. Потом покраснел и забыл о формальностях:
— Не хотите ли обрадовать нас и приехать в Белград?
58. Сон в летнюю ночь
— Ей-богу, я уж и не чаял его увидеть! — рассказывал Моя Медич. — Сначала он мне писал из Лондона. Я искал его в Госпиче. Говорят: болен он. И вдруг его телеграмма из Пешта: еду в Белград, приезжай и ты. Я, конечно, моментально решился и пароходом из Земуна [10]
10
Земун — район Белграда на левом берегу Савы, до 1918 г. входил в состав Австро-Венгерской империи.
Вот и я там.
Я в каждое мгновение знал, где он находится, потому что о нем говорил весь Белград. Пока я тащился на трамвае, его во дворце на Теразиях [11] награждал король Александр.
Белградские улицы, с рядами деревьев и низенькими домами, в июльскую жару стали бесконечными. Шустрые детишки дразнились и цеплялись за трамвай. Кондукторы отгоняли их. Я смотрел вдоль длинной улицы и думал, что в самом ее конце люди все еще живут в прошлом веке. Многие белградцы помнили, как город покидали турки. Старики помнили бабу Вишню и господаря Еврема, в честь которых потом назвали улицы.
11
Теразие — центральная площадь Белграда.
Пока юный король хвалил Николу за «идеальный, прекрасный» сербский язык, я на Скадарлии [12] обедал в одиночестве под тенью лип. На стене трактира было написано: «Тяжко тому, кто верит!» На противоположном тротуаре парень на пеньке разрубал жареного ягненка. Заспанный цыган настроил скрипку и начал выскрипывать румынскую песню.
— А ну, вали отсюда! — рявкнул официант.
— У-у, какой ты человек нехороший, — прокомментировал цыган и перестал играть, но трактир не покинул.
12
Скадарлия — улица в Белграде, на которой расположено множество известных ресторанов.
Потом ко мне прицепился какой-то лохматый поэт. Он протянул мне руку. «Я любимец муз и мастер сонета. Рад видеть, — говорит, — серба с того берега Дрины. Как вам нравится Белград? Это, — он указал мне на вереницу трактиров, — наша настоящая академия. Тут много трактиров. Но есть и другие». Возгордившись, златоустый поэт запел:
«Успичек», «Золотая дыра»,
«Башня астронома»,
«Павлин», «Лунный свет» и «Голубь»,
«Садовник Петко», «Жмурки» и «У Перы Джамбаса»,
«Белая овечка», «Еврейская столовая»,
«У черного орла», «У семи швабов»,
«Ничьим не был, ничьим и не будет»,
«Веселые дворы», «Белая кошка», «Девять кучеров»…
А интонация его была совсем иной:
Расин, Сервантес, Гёте,
Гойя, Вермеер, да Винчи,