Николай Байбаков. Последний сталинский нарком

Выжутович Валерий Викторович

Понимали ли руководители Госплана, что система нуждается в трансформации? Нет, большинство из них, как и Байбаков, верили в эффективность плановой экономики. Но все острей проявлялись родовые пороки советского хозяйственного механизма. Е. А. Иванов, проработавший в Госплане СССР на руководящих должностях почти 30 лет (с 1963 по 1991 год), в качестве главного порока централизованного планирования называл «рабскую, можно сказать религиозную, веру в силу плановых заданий, фетишизацию их». И объяснял, что это значит: «Целью каждого коллектива предприятия была не инновационная деятельность, не повышение качества продукции и эффективности производства,

а прежде всего выполнение объемных заданий плана». Другой главный недостаток советского планирования он видел в том, что «задания плана охватывали полностью всю деятельность предприятия, не оставляя ему ни малейшей самостоятельности».

Экономист и историк Алексей Сафронов изучил особенности работы Госплана СССР в брежневский период и пришел к выводу, что советская экономика той эпохи во многом была искусством компромиссов, а не воплощенной в жизнь моделью из советских учебников по политэкономии. Плановики сами вывели ряд закономерностей, которые, как отмечает автор исследования, можно называть элементами реальной политэкономии социализма. В обобщенном виде они выглядят так.

Рост выпуска без роста зарплаты невозможен.

С ростом благосостояния в структуре потребительских расходов происходят сдвиги, характер которых не зависит от общественного строя.

По структуре расходов более богатых стран можно прогнозировать изменения в структуре расходов граждан СССР.

Для роста производительности и выпуска необходимо не только повышать технический уровень производства, но и развивать социальную инфраструктуру для его работников.

Система имеет тенденции к завышению требуемого объема капиталовложений и отторжению технических нововведений.

Ключевым является планирование движения физических активов: сырья, оборудования, стройматериалов, рабочей силы.

Хорошо сработавшиеся временные трудовые коллективы (строительные тресты) являются самостоятельным активом, сохранение которого — один из факторов решения вопроса о новых стройках.

Сафронов задал Коссову вопрос: «Если бы у вас была возможность, что вы улучшили бы в работе Госплана 1970-х?» — «Ничего, — был ответ. — Госплан выполнял ту роль, которую ему отводили. Он мог сделать хуже или лучше, но не мог изменить ничего радикально».

«Правда, что ты ставишь вопрос об уходе?»

Когда Горбачев пришел к власти, Байбакову было 74 года. Он являлся одним из политических долгожителей. Кроме Ленина, работал со всеми советскими вождями. Четырнадцать лет со Сталиным, одиннадцать с Хрущевым, восемнадцать с Брежневым. Теперь вот бразды правления взял в руки Горбачев. И провозгласил перестройку. Что ж, сталинскому наркому к перестройкам было не привыкать, все прежние руководители страны, воцарившись, тоже что-то перестраивали. Но те, прежние, не трогали фундамент. Не крушили основы. «Я, конечно, осознавал, что перемены нужны, и, как член правительства, прекрасно понимал необходимость оздоровления экономики и обновления общества, — напишет он позже в своих мемуарах. — Главная проблема для меня лично заключалась в том, что перестройке подлежит дело, которому отдана значительная часть жизни. От одной мысли об этом становилось не по себе».

Эти раздумья, а они включали в себя и возраст, побудили Байбакова написать заявление на имя генерального секретаря ЦК КПСС. В заявлении было сказано, что 2 октября 1985-го будет ровно двадцать лет, как податель сего находится на посту председателя Госплана СССР, а в марте следующего года ему

исполнится семьдесят пять. Эти две даты, писал Байбаков, дают ему основание просить об освобождении от занимаемой должности и разрешении выйти на пенсию.

Через несколько дней в Кремле, в перерыве переговоров с одной из партийно-правительственных делегаций, к нему подошел Горбачев.

— Правда, что ты ставишь вопрос об уходе? — спросил он.

— Пора, Михаил Сергеевич.

— Но, может быть, еще поработаешь?

— Какая-то работа мне нужна, без дела не смогу, а в Госплане должны быть люди помоложе и поэнергичнее.

— Ну что ж, может быть, так и надо, — сказал Горбачев и, помолчав, добавил: — С тобой хочет побеседовать Николай Иванович Рыжков.

На следующий день Байбакову позвонили из Кремля. Председатель Совета министров Н. И. Рыжков приглашал к себе на беседу.

«Нельзя было не заметить волнения Николая Ивановича в разговоре со мной, особенно вначале, — рассказывает Байбаков. — Складывалось впечатление, что он не знал, с чего начать щекотливый разговор.

— Николай Константинович, присаживайтесь… Чайку или кофе?

— Мне все равно…

Справился о здоровье. Чувствовалось, что ему неловко провожать на пенсию своего бывшего “шефа” — ведь всего пару лет назад он был моим первым заместителем в Госплане.

— Есть такое мнение согласиться с вами в смысле освобождения вас… — наконец проговорил Николай Иванович, смущенно улыбнувшись. — Вы много поработали… сделали…

Беседуя за чашкой чая, вспомнил я, какие сложные ситуации довелось пережить за сорок лет работы в правительстве, с кем из государственных деятелей непосредственно контактировать. Николай Иванович тоже вспомнил, как пришел в Госплан, как сначала занимался материальными балансами и какие трудности испытывал, решая народнохозяйственные проблемы. Потом поблагодарил за помощь, за годы совместной работы, посоветовал немного отдохнуть, а затем продолжить работу в качестве государственного советника при Президиуме Совета министров СССР. Я принял это предложение».

Байбакова в Госплане сменил кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС Н. В. Талызин, в прошлом министр связи, а в начале 1980-х представитель СССР в СЭВ. «Не скрою, были у меня сомнения в его компетентности, — признавался Байбаков, — но верх взяла привычка считать: раз человек выдвинут вышестоящими органами, значит, заслуживает столь высокого назначения».

Придя в Госплан, Талызин оказался явно не на своем месте.

«Н. К. Байбаков был масштабной личностью, — вспоминает В. С. Черномырдин. — После него к руководству пришел Н. В. Талызин… Мы знали друг друга, были соседями по даче в Петрово-Дальнем. Как к человеку к нему не было вопросов. Но вот должным кругозором, который был присущ Николаю Константиновичу, он не обладал. Помню такую историю. У нас неважно шли дела — не хватало техники. И вот на даче я обратился к Талызину: “Слушай, Николай, ты бы меня принял”. На следующий день я приехал в Госплан, начал объяснять: “Бульдозеров, экскаваторов нет, трубоукладчиков не хватает. А как работать — вечная мерзлота?” Он меня внимательно выслушал и говорит: “Знаешь, когда я пришел в этот кабинет (а это был кабинет Николая Константиновича) — здесь даже с потолка нефть капала. Тут все провоняло нефтью. Вам сколько ни дай — вы все закопаете. Вот я был министром связи. У нас — свои трактора, отечественные траншеекопатели, они роют, а мы кабель кладем”. Вот, пожалуйста, — пришел другой человек. Совсем иной уровень».